Немецкий дух в опасности
Шрифт:
Гуманизму… не стоит добиваться своих сторонников: пусть лучше они его добиваются. Нужно сплочение, а не распространение. От попутчиков и оппортунистов нужно избавляться, от пропаганды и проповеди – воздерживаться. Пусть каждый ищет спасения там, где считает нужным. Гуманизм может – и должен – искать опоры лишь в тех немногих, кто преисполнен к нему любовью.
Как видим, система эпиграфов, помимо прочего, отражает и еще один аспект мышления Курциуса и его тогдашнего метода: цитируя плохо понятного широкой немецкой публике и в книге даже не названного Вергилия, Курциус фактически прибегает к своего рода культурно-эстетической тайнописи – «Немецкий дух опасности» обращен к немногим, к тем самым «нескольким тысячам», к «исчезающе малому меньшинству», которому выпадает историческая задача, которому предстоит уйти в так называемую внутреннюю эмиграцию и пронести «светильник жизни» через «ночь мира» (последняя глава завершается словами Лукреция – тоже, конечно, неназванного – vitai lampada tradunt) 200 .
200
Само представление Курциуса о гуманистическом меньшинстве тесно связано со взглядами Гёте и через эти взгляды в какой-то степени у Курциуса легитимируются (см. его позднюю, обобщающую статью «Гёте – основы его мировоззрения» 1949 года). Курциус называет это аристократическим индивидуализмом и призывает не путать само явление с элитарностью, поскольку элита, по историко-социологическому определению, есть меньшинство ведущее, в то время как «святое сообщество достойных людей» (формулировка Гёте из письма Цельтеру от 18 июня 1831 года) не формирует массы и вообще почти с ними не
Сам Курциус, погрузившись на время в реставрационную мысль Средневековья, вышел, как известно, в новую Германию и новую Европу со своим главным сочинением, которое обращено было к достаточно широкому читателю. В этом смысле ситуация сложилась даже несколько парадоксальная: «Европейская литература и латинское Средневековье» – это специализированный научный труд, написанный, однако же, для всякого заинтересованного читателя, в то время как «Немецкий дух в опасности» – это социально-политическое воззвание, которое, впрочем, никоим образом не побуждает массы и рассчитано на вполне определенную и к тому моменту достаточно немногочисленную аудиторию единомышленников. Это, разумеется, не значит, что книга глубоко эзотеризирована и закрыта для всеобщего понимания: речь скорее идет о символических жестах, предуготавливающих грядущее иссякание духа и рассеивание его носителей 201 .
201
Через семь лет к тем же выводам, не без влияния Курциуса, пришел Т. С. Элиот. Сам Курциус в своем послевоенном (1949) обзоре позднего творчества Элиота пишет об этом так: «В номере [журнала Criterion] от января 1939 года Элиот попрощался со своими читателями. В своих „последних словах“ он утверждал, что тот „европейский дух“, на содействие которому был рассчитан журнал, развеялся окончательно. Литература гибнет. Перед тем как жизнь возобновится, нас ждут тяжелые испытания, страшнее которых мы еще не видели… В ближайшем будущем, а может быть и дольше, культурную преемственность будет обеспечивать лишь небольшая горстка людей» (Curtius E. R. Kritische Essays zur europaischen Literatur. S. 329). Формулировки Элиота в высшей степени напоминают все то, что Курциус описывает и возвещает в «Гуманизме как инициативе». Стоит добавить, что Элиот хорошо знал «Немецкий дух в опасности» и был одним из первых зарубежных рецензентов этой книги; в своей рецензии 1932 года он называет пятую главу «…лучшим и наиболее разумным изложением „гуманистического“ подхода, какой мне только доводилось читать» (Eliot T. S. A Commentary [on E. R. Curtius’ «Deutscher Geist in Gefahr»] // Criterion. 1932. № 12. P. 74).
То, что мы называем здесь иссяканием, у Курциуса характеризуется словом Schrumpfung, то есть буквально – «усадка» или «усыхание»; в последние веймарские годы это не самое ходовое слово обросло вдруг новыми оттенками значения и вошло в повседневный журналистский обиход, став в итоге приметой тогдашнего новояза: так называли и убыль населения, и сокращение экономических мощностей, и снижение доходов… В конечном счете – или даже изначально – «усохла» и духовная сфера, что Курциус и имеет в виду, когда говорит, в предисловии к «Немецкому духу», что последние годы подарили Германии, вместо решения проблем, новое для этих проблем название.
Удивительным образом само это слово – die Schrumpfung – уже после войны по какой-то прихотливой историко-идеологической параболе вернулось к самому Курциусу (о чем, он, правда, знать никак не мог): в 1947 году Томас Манн в письме Герману Гессе упоминает только вышедшую тогда крупную литературоведческую статью Курциуса, посвященную собственно творчеству Гессе, и комментирует ее следующим образом: «…лучше всех об этом [о романе «Игра в бисер»] написал, пожалуй, Э. Р. Курциус в немецком журнале Merkur: Вы, конечно, знаете эту статью, и сам я в Цюрихе всячески прославлял ее автора, но при этом… политически она совершенно неприемлема: все-таки почти у каждого, кто остался там сидеть [то есть не эмигрировал из гитлеровской Германии], хотя бы отчасти наблюдается некоторое интеллектуальное иссякание…» 202 Манн, другими словами, считает работу Курциуса превосходной в литературном отношении, но при этом остается разочарован явным нежеланием позднего Курциуса касаться политики: говоря о творческом пути Гессе, Курциус ни словом не упоминает о его конфликте с властями Рейха, о запрете на публикацию его текстов в Германии. Можно ли на этом основании говорить об intellektuelle Schrumpfung? Вряд ли, но тем не менее вопрос послевоенного молчания Курциуса остается проблемным, а «иссякание» остается, как и в 1930-х годах, всего лишь формулой «для нерешенных проблем».
202
Mann T. Briefe 1937–1947. Hrsg. von E. Mann. Frankfurt: Fischer, 1963. S. 569.
Оставив в стороне авторское предисловие к «Немецкому духу в опасности», мы уже непосредственно подступаем к тексту основных глав. И здесь, с первого же немецкого слова, встречаемся еще с одним термином, сложным и исключительно важным для Курциуса и для немецкой гуманитарной мысли в целом: речь идет, конечно же, о слове Bildung, вынесенном в название первой главы (Bildungsabbau und Kulturhass). Термин столь типично немецкий, столь многозначный, что нередко его вообще оставляют без перевода: например, в итальянском тексте «Lo spirito tedesco in pericolo» (2018) 203 первая глава книги называется «Demolizione della Bildung e odio per la cultura» 204 ; текст открывается вопросом: «Da dove viene la nostra Bildung?» Книгу Курциуса «Elemente der Bildung» С. Л. Козлов тоже называет по-русски без перевода центрального термина: «Основы Bildung» 205 . Этот подход вполне понятен и по-своему обоснован; здесь, в русском варианте «Немецкого духа в опасности», мы, впрочем, считаем необходимым все-таки переводить слово Bildung: во-первых, это одно из центральных понятий «Немецкого духа в опасности», и, учитывая частотность его упоминания, отсутствие перевода будет требовать толкований для едва ли не каждой четвертой фразы; во-вторых, слово это из-за своей многозначности не всегда, если можно так выразиться, равно само себе и в разных случаях может обозначать либо комплексное понятие, о котором нам предстоит сказать, либо, в более узком смысле, понятие более конкретное – просто «образование» в привычном смысле 206 ; кое-где Bildung может, кроме того, обозначать «культуру» как таковую 207 . Наиболее полное определение, вместе с историей термина и многочисленными примерами различного словоупотребления, можно найти в «Deutsches Worterbuch» братьев Гримм 208 :
203
Curtius E. R. Lo spirito tedesco in pericolo. A cura di A. Bercini. Citta di Castello: Emil, 2018.
204
Есть, добавим, более ранний (2010) итальянский перевод статьи Курциуса «Abbau der Bildung»; он озаглавлен «L’abbandono della cultura» (Curtius E. R. L’abbandono della cultura. A cura di A. Genovesi. Torino: Aragno, 2010. P. 28–46); ср. с первым переводом этой статьи, французским, выполненным еще в 1931 году: «Abandon de la culture». Формы abbandono и abandon (как, пожалуй, и русское «упадок») не вполне передают «структурное» значение слова Abbau, связанного с демонтажем, разборкой, деконструкцией, – как противоположности к Aufbau, то есть строительству, сооружению, выстраиванию. Свою книгу «Elemente der Bildung» Курциус сравнивает со строением, возведенной постройкой (Curtius E. R. Elemente der Bildung. S. 18, 19); первая глава этой книги как раз посвящена упадку и восстановлению, демонтажу и построению, Abbau und Aufbau. Здесь стоит добавить пару слов о самих переводах «Немецкого духа в опасности».
205
Козлов С. Хронология жизни и творчества Эрнста Роберта Курциуса // Курциус Э. Р. Европейская литература и латинское Средневековье. Т. II. С. 548, 550.
206
Например, когда речь идет о трансляции национальной культуры через школьное восприятие «программ» как выборки сведений; и вообще во всех случаях, когда слову Bildung сопутствует определение вроде Schul-, Universitats- или Erwachsenen– .
207
У Курциуса есть примеры взаимозаменяемости слов Bildung и Kultur; последнее может в каких-то случаях обозначать романскую или романизированную культуру, а первое – типично немецкую.
208
Grimm J., Grimm W. Deutsches Worterbuch. Bd. II. Leipzig: S. Hirzel, 1860. S. 22, 23.
Bildung, f.
На сегодняшний день крайне расхожий термин, характерный именно для нашего наречия: в Нидерландах есть слово afbeelding, но оно соответствует нашему abbildung [изображение]; шведское bildning образовано как калька с нашего bildung.
1) изначально слово bildung значило imago [образ], как bild и bildnis: [примеры XVI века: из Паули и Франка];
2) дольше оно сохранялось в значении forma, species, внешний вид: по отношению не только к человеку, но и к животным, и к природе; еще – в значении «очертание»: [примеры XVIII века: из Гюнтера, Винкельмана, Лессинга, Канта, Клопштока; раннего XIX века: из Гёте, Шиллера, Тика, Жан-Поля];
3) cultus animi, humanitas [воспитание души, духовно-образовательная культура]: [примеры из позднего Гёте, особенно отмечен следующий: «Если взглянем мы на все формы, особенно органические, то обнаружим, что нет ничего установленного, ничего неподвижного, ничего завершенного: все колеблется в постоянном движении. Потому и в языке нашем слово Bildung вполне уместно используется по отношению и к произведенному, и к производимому». Дан комментарий: «Это может касаться как внешней, так и внутренней Bildung», то есть относиться как к значению 2, так и к значению 3];
4) formatio, institutio [формирование, устроение].
Так или иначе, Курциус касается всех приведенных значений; основным, впрочем, остается третье, особенно сложное. Формулировка Якоба Гримма, cultus animi, humanitas, кажется совершенно непревзойденной и за счет многозначности этих латинских терминов действительно отражает все границы духовно-нравственного представления о Bildung, характерного для второй половины XIX столетия. Humanitas – это и человечность, и образованность, и воспитанность, и достоинство; отсюда ясно, почему у Курциуса немецкая Bildung как воплощение humanitas есть столп гуманизма как такового; формулировка cultus animi отсылает к необходимости animam colere – воспитывать, пестовать, «возделывать» душу (ср. с эпиграфом к третьей главе «Немецкого духа в опасности», где Курциус использует вергилиевские слова о возделывании поля по отношению к воспитанию нового поколения); под «внешней» Bildung можно, помимо прочего, понимать образование как наставление, а под «внутренней» – самообразование, на котором делали упор в романтической культуре; «произведенная» и «производимая» Bildung – это, соответственно, образование (воспитание и т. п.) как процесс и образованность (воспитанность и т. п.) как результат. В своих «Elemente der Bildung» Курциус, кроме того, выделяет еще особое словоупотребление, касающееся отдельной личности:
…мы можем, наверное, заключить, что понятие Bildung, когда оно применяется к отдельному человеку, означает какой-то качественно определенный склад; в широком смысле Bildung не зависит от объема познаний, скорее это характеристика личностного бытия… Bildung – это в большей степени образ существования, а не образ действий 209 .
В 1932 году Курциус даже обратился к Bildung в посвятительных латинских стихах (один из немногих стихотворных опытов Курциуса; предваряет книгу «Elemente der Bildung» 210 ):
209
Curtius E. R. Elemente der Bildung. S. 29, 30.
210
Первые три строки взяты из вергилианского «Каталептона», а все дальнейшее – развитие темы от самого Курциуса. Прямая перекличка с античным текстом неслучайна и, следует полагать, призвана иллюстрировать саму гуманитарную идею, к которой Курциус здесь обращается.
[Куда бы нас ни вела жизнь с разными ее временами, в какие бы земли ни заводила, с какими бы ни знакомила людьми, мне, клянусь жизнью, ничего дороже не будет тебя, навеки со мной сочтенной святым союзом! Ты для меня – жизни любезное убранство, в жизни наставница, ты для меня – от забот защита и успокоение. Эти «Основы» тебе заслуженно преподношу и охотно жертвую. Это залог и ручательство: обетов богам благочестивое исполнение.]
Разумеется, с такими словами не обращаются к чистому «образованию» в школьном или университетском смысле; это посвящение всей европейской культуре, к познанию которой и к личному воплощению которой призвана идея самой Bildung. Тем не менее в тексте «Основ» слово Bildung неоднократно употребляется и в прикладном значении: см., например, главу XVII (Technik der Bildung), где Курциус фактически рассматривает преподавательские техники, затрагивая, скажем, вопрос иллюстраций (Bilder – как коренное содержание Bildung) в учебном материале 211 . Глава XVI посвящена тем человеческим добродетелям, которые связаны с персональной Bildung; первые четыре напрямую связаны с обучением, изучением, образованием («почтение, готовность, стремление, радость»), а две последние, выделенные в особую категорию, – уже чисто нравственные, явно выходящие за рамки учебного процесса: великодушие и смирение 212 .
211
Curtius E. R. Elemente der Bildung. S. 166.
212
Ibid. S. 148–151.