Немного об успокоительных

Вишневая Хана

empty-line/>

Иногда Шелия – конечно же, на свою голову – забывала, что Эгле жрица, и что во врачевании она разбирается уровнем повыше, чем «приложить подорожник».

Эгле об этом не забывала никогда.

Шелия морщится, Шелия выпивает стакан залпом, а потом выдаёт такие рожи, что жрица не может не рассмеяться – тихо и самой себе.

Если бы это ещё было смешно.

***

Шелия нервная сверх меры, Шелия переживает по мелочам, а потом не может уснуть всю ночь, и это может продолжаться несколько дней (иногда недель) кряду, пока она не плюнет, не напьётся так, что едва стоит на ногах, и не уснёт где-то у костерка, не отходя от кассы. Эти порывы случаются очень часто – и очень бесят её саму.

– Не могу уснуть, – Румменигге садится на кровати и трёт глаза кулаком, и Шелии хочется умилиться и рассмеяться.

– Поэтому ты решила разбудить меня? – майор просто спрашивает, и в его тоне ни капли упрёка или недоумения.

– Ну, – Шелия мнётся на пороге. – Да.

Маркс молча приподнимает одеяло приглашающим жестом – и Шелия, сдёрнув с себя ситцевое платье, ласточкой ныряет к нему.

***

– Ты пришла спать, – майор улыбается.

– Я такого не говорила, – Шелия позволяет утянуть себя наверх, немного ёрзает, чтобы устроиться поудобнее, и слепым котёнком натыкается на чужие губы.

Поцелуй скользящий, Маркс тут же отстраняется, и тогда Линч тянется, чтобы куснуть его за ухо.

– Но подразумевала, – он убирает её волосы на одну сторону и прижимается губами к шее.

– Нет, – Шелия двигает тазом, и майор, перехватив её покрепче, садится; ей снова приходится усаживаться, вытягивать ноги, благо, постель позволяет; он целует её в ключицу, Шелия немного откидывается, дальше идёт ложбинка между грудей, застёжка расстёгивается, Шелия дышит быстро и рвано.

– Как ты думаешь, – майор смеётся, и дыхание тёплое и на коже, и Шелии так хорошо, спокойно, и в голове ни одной мысли, вообще ничего, пустота и вязкий густой туман, и сладкое ожидание продолжения.

– Мммм? – тянет она, видя, что Маркс не продолжает, ей приходится скатиться, чтобы помочь раздеть себя окончательно, а после – снова устроиться на чужих бёдрах – пока вот так.

– У нас получится? – он смеётся, он берёт её за бёдра и приподнимает, чтобы потом опустить, и Шелия сдавленно охает и замирает, и вот тогда майор договаривает уже, в принципе, сделанное. – Сидя?

– Ненавижу тебя, – Шелия кусает его за шею и вжимается так сильно, как только может. – Обожаю.

Потом она засыпает у него под боком – довольная и спокойная, и спит без сновидений до самого утра.

***

–

Это можно вывести в систему, как думаешь? – Титания красит Шелии ногти на ногах – и слушает; она умеет слушать как никто, и с ней так просто и не стыдно, что Линч хочется смеяться.

– Ну система из одного раза не получается, – у синеволосой пряди падают на глаза. – Не дёргай ногой и попробуй прийти к нему вот так ещё раз. По-моему, это лучше, чем валерьянка.

– Что угодно лучше, чем валерьянка! – Линч убирает упавшие пряди подруги за ухо – и всё-таки смеётся. – Серьёзно, что угодно.

Титания ничего не говорит, но смотрит спокойно и тепло, а кисточка порхает у неё в руках точно так же, как меч в битвах.

Спарринг ей Шелия, впрочем, сегодня не предлагает.

Потому что звучит как проклятие.

***

Когда Шелия в следующий раз мнётся ночью на пороге, её слегка потряхивает, и тогда Румменигге встаёт ей навстречу.

– У тебя трусы смешные, – говорит Шелия шёпотом.

– А ты дрожишь, – он даже не улыбается.

Шелия тянется к нему так, будто он – источник. Воды для жаждущего, спокойствия для неё. Она тянется к нему, и майор подхватывает её на руки, а потом – роняет на кровать, и целует так горячо и сильно, что ей почти больно, и она открывается навстречу этим поцелуям, этим прикосновениям, этим взглядам, всему.

В голове становится пусто и хорошо.

Вообще в палатке холодно, но от того, какой майор горячий, этого незаметно.

***

Это всё-таки система – сначала Шелия рассказывает об этом Титании, а потом Румменигге начинает понимать это сам.

– Я твой личный сорт валерьянки, – он смеётся и целует Линч в рыжую макушку.

– Ты хотя бы вкусный, – возражает Шелия, приподнимаясь на локтях, а потом понимает, как оно двусмысленно звучит, и моментально падает обратно, чтобы скомочиться у него под боком.

Это смешно – после всего сказанного и произошедшего – но это и ценно.

Шелия такая маленькая, такая взрослая, такая невероятная – и вся его. И об этом тоже надо говорить, даже если это и так очевидно – и именно поэтому он сгребает её в охапку и сжимает крепко-крепко, словно пытаясь заслонить от всего и всех.

И, что самое удивительное – у него это действительно получается.