Немой набат. 2018-2020

Салуцкий Анатолий

Виктор не подозревал о такой изысканной бюрократической волоките. Из правительства шли поправки, заставлявшие вспомнить Гоголя – «Дурь почище сна!». Они придавали законопроекту двусмысленность, оснащали его недомолвками, извращали изначальные смыслы. В аппарате Комитета пыхтели над новыми формулировками, чтобы обойти креативщиков с Красной Пресни, и звали на подмогу Донцова.

Виктор поначалу не схватывал сути этой странной игры: почему, зачем ясные строки законопроекта пытаются затуманить, размыть, выхолостить, сведя их к аморфной пропагандистской риторике? Но Пётр Демидович Простов, старейший комитетский аппаратчик, доброжелательный к стараниям Донцова, пояснил:

– Эх, Власыч!

Не ухватываешь чиновного манёвра. У Белого дома одна задача: их умопомрачительства заранее невыполнимый закон рисуют! А наша задача с полными карманами уважухи учесть пригоршню их букв и запятых – без этого никак! даже обсуждать не дадут! – но так извернуться, чтобы уклончивые помехи нейтрализовать, чтоб не оставить щелей для коррупции.

Лескова почитай, на Пресне у нас теперь «кувырколлегия».

Простов, говоривший с лёгким захрипом, отчего его голос был узнаваем, издавна работал в Комитете и считался чуть ли не старейшим аппаратчиком в Думе. По возрасту его могли давно спровадить на пенсию, но кто-то побуждал кадровиков продлевать контракт. Пётр Демидович некогда был инструктором ЦК КПСС, и его, возможно, берегли как реликвию. Простов как-то сказал Донцову:

– В Думе, в Кремле начальство с виду одинаковое, а душу поскреби – у всех разная. Наверное, кто-то считает, что надо сохранять аппаратную преемственность. Я же чувствую, меня неспроста держат, с ведома. Хотя на верхах не кручусь, никого не знаю. От оно как…

Такие разговоры вели в неофициальной обстановке. Два дня в неделю – иногда и третий прихватывали – шли пленарные заседания и при нынешних строгостях пропускать их не полагалось. А когда ни пленарок, ни заседаний Комитета, депутаты встречались с нужными людьми. И общались, обсуждая «шум больших идей», как пел Гребенщиков. Это был невидимый для посторонних, но причудливый хоровод мнений, облегчавший человеческую притирку.

Случались и келейные сидения, иногда длившиеся допоздна, иной раз с гранёнышами, куда плескали «Хеннесси», – особенно при вязких, ожесточённых спорах с выразительными текстами и красноречивыми жестами. Эта умственная движуха была внутренней составляющей депутатской жизни, способствовала взаимопониманию, ибо самые жаркие дебаты вели в кабинетах, где собирались депутаты одного Комитета, но из разных фракций.

Здесь кучковались запутинцы и путиноборцы, патентованные прогрессисты и коммунисты-лайт. Эти градации рождались непосредственно в думской тусовке. А были ещё «делопуты» – полубездельники, «депутаны» – без гендерных различий, – вечно готовые к перемене взглядов. На думском танцполе каждый исполнял своё «па-де-де». На пленарках фракции заявляли позицию официально, но в кабинетных ристалищах, в буесловиях со сложными русскими речевыми конструкциями, мнения звучали разные, без оголтелой извращённой политкорректности, накатывающей с Запада.

Не сразу, после негласной проверки на такие посиделки начали при случае допускать и Донцова, признав его своим, не треплом и с мнением. Там он сошёлся с Георгием Лесняком, потом с Севой Добычиным, с которым мимоходом познакомился в «Доме приёмов», – оказалось, Льняной тоже из этого Комитета.

Как-то после затянувшихся разговоров в Думе Донцов предложил подбросить Простова домой. Тот сперва отказался: «Рядом живу, за “Ударником”», но ввиду дождливой погоды согласился. Виктор сел с ним на заднее сиденье «мерседеса», и слегка датенький Пётр Демидыч, видимо, в благодарность за участие, начал объяснять, почему думские приняли Донцова в свою компанию.

– Понимаешь, в партийные времена было правило. – Донцов незаметно включил внутреннюю связь, чтобы телохранитель Вова слышал разговор. Мелькнуло: «Потом проверю». – Допустим, человек со стороны

случайно оказался за одним столом с секретарём райкома Ван Ванычем. А завтра для авторитета среди знакомых хвастает: «Ну, мы с Ван Ванычем крепенько закусили!» Да ещё застольной себяшкой – ну, селфи по-нынешнему – в нос тычет. Такого потом ни к одной партийной компании за версту не подпустят. «Вам мимо! Брызги да визги не для нас!» Почитай Эсхила. «Двойною плетью хлещут празднословного». А другой, который о встрече с Ван Ванычем ни гу-гу, – с ним дело иметь можно. Вот ты – не трепло, я к тебе приглядывался. Это правило с цековских времён в нынешние аппараты перешло через таких, как я. Я своё прошлое цветами не украшаю, в политику не лезу. А вот аппаратный устав соблюдаю. Из быстроумных кто зарвётся, я ему по-отечески: «Ты куды, алень?» Я человек советской выделки, «эпохи Москвошвея», зеркало в кривизне своей рожи никогда не винил. Но вот дожил до чужих мне времён.

Попросил остановить машину.

– Всё! Свая дошла, баба отскакивает! – Хрипло рассмеялся. – По базовой профессии я строитель, до сих пор профтермины помню. Сваю бьём, бьём, она идёт в грунт. А потом баба начинает отскакивать. Значит, дошла до тверди. Приехал я, Власыч, дома.

Когда распрощались, Донцов спросил у телохранителя Вовы:

– Слышал?

– А то!

– И что скажешь?

– Интересничает мужик. Истинную правду глаголит. Так и было. Кто трепался, хвастал, что он в ГОНе баранку крутит, – в Гараже особого назначения, – тех убирали. Сперва на кружку ставили – ну, в бане нижний чин, который на камни водой или ароматом плещет, в общем, в подручные переводили. Потом и вовсе сокращали.

А дней через десять на думских посиделках вспыхнул яростный спор по поводу кандидата в президенты Грудинина. Правда, самого Грудинина помянули мельком, он стал как бы детонатором взрывных дебатов.

– Какие вы, мать вашу, коммунисты! – накинулся Добычин на Простова, хотя тот никакого отношения к партии не имел. – В церкви ходите, с попами лобызаетесь. Может, и свечные ящики в приходах держите? В мечетях тоже частые гости, с муфтиятом ручкаетесь. Это вам Ленин завещал? Или о мировом социализме радеете? Нет, все пляски вокруг России. А культура? Ленин-то про две культуры учил: пролетарскую и буржуазную. А вас только национальные традиции волнуют, классовый подход в сортир слили, как естественные выделения при витальных процессах. Э-эх, эмалированный вы наш!

Простов только улыбался и слегка посмеивался. Но когда Добычин принялся костерить коммунистов за «фальшивую оппозиционность», всё-таки уронил словечко:

– Понимайте, Всеволод Сергеич, как знаете, но я коммунистами считаю не горбачёвскую клику, развалившую великую страну, а нынешних, за народ радеющих.

– Но чего же они Ленину поклоняются, – не унимался Добычин, – ежели от главных его заветов ускакали? Ленин и партия – близнецы-братья! Да они ныне дальние родственники, по сотовой связи общаются и то в праздники. Плачущие большевики! Помрачение сознания! Классовый разрыв! К чему вся эта похабель?

Любящий пофилософствовать Лесняк начал шуткой:

– Жучь его, Сева, жучь!

Но сразу сменил тон:

– А вообще-то, Льняной, усовестись. Во-первых, чего на Простова взъелся? Он в ЦК тридцать лет назад работал, а сейчас в компартии не состоит. Верно говорю, Пётр Демидыч? – Тот кивнул. – Во-вторых, ты чего хочешь-то? Чтоб КПРФ антиклерикальной стала? Чтоб Россию на хворост для мирового пожара пустила? Чтоб культуру на классовую основу перевела? Чтоб коммунисты занялись продажей далёкого прошлого, подохшей эпохи? Или – как у Есенина: стране стальную клизму? Мы сегодня стаканами не шумим, а ты разбушевался, как в портовом борделе.