Немые и проклятые
Шрифт:
— Эти русские — известные мафиози, они совершенно точно отмывали деньги на строительстве сеньора Веги.
— Не исключено. Такова природа строительной промышленности. Но я об этом ничего не знаю. Мое дело — творчество.
— Можете представить причину, по которой русские захотели бы убить сеньора Вегу?
— Он их обманывал? Обычно мафия за это убивает. Это будет трудно доказать.
— Нам угрожали, — сказал Фалькон. — Вам никто не угрожал?
— Пока нет.
Даже если Марти Крагмэн нервничал, Фалькону он этого не показал: ног со стола не снял, держался по-прежнему раскованно.
— Сеньор
— Об этом вы уже спрашивали.
— Теперь, когда мы знаем историю с Резой Сангари, ответ будет иным.
— Тогда он вам уже известен.
— Я хочу услышать его от вас.
— Мы решили, что для сохранения наших отношений лучше уехать подальше от мест, где случилась та история. Мы оба любим Европу. Думали, что простая жизнь нас сблизит.
— Ну, какая же это простая жизнь? Большой город, работа, дом в Санта-Кларе.
— Мы пытались начать с маленького домика в Провансе. Не получилось.
— А здесь все получилось?
— Это очень личный вопрос, инспектор, — сказал Марти. — Но если вам нужно знать, все хорошо.
— Вы почти на двадцать лет старше жены. Это когда-нибудь вызывало проблемы?
Марти поерзал в кресле, впервые за всю беседу он забеспокоился.
— Мужчины реагируют на Мэдди. Предсказуемо и скучно. У нас с Мэдди первый контакт был на этом уровне, — постучал он себя по лбу. — Я удивил ее и продолжаю удивлять. Можете назвать эту модель как угодно: отец— дочь или учитель— ученица. Я просто знаю, что она действует и будет действовать дальше, потому что, в отличие от остальных, я способен думать о чем-то, кроме ее прелестей.
— Значит, история с Резой Сангари была… неожиданной? — спросил Фалькон, чувствуя, как в комнате нарастает напряжение.
Марти Крагмэн откинулся на спинку кресла, сцепив на тощем животе длинные артистичные пальцы. Он уставился на Фалькона черными, глубоко посаженными глазами и кивнул.
— Сеньор Крагмэн, вы ревнивый человек?
Молчание.
— Вас нервирует, когда жена разговаривает с другими мужчинами, смеется, увлекается ими?
Нет ответа.
— Не удивило ли вас нечто в самом себе, когда вы узнали про измену жены?
Марти нахмурился, задумался и спросил:
— Что вы имеете в виду под словом «нечто»?
— Что вы, интеллектуал, прирожденный политик, мыслящий человек, можете быть… необузданным?
— Все, что случилось между Мэдди и Сангари, французы называют un coup de foudre, удар молнии, которая что-то поджигает и сгорает сама. Все это уже стало дымом, золой и пеплом к тому времени, когда его убили. Такова природа страсти, инспектор. Горит ярко, сгорает быстро — секс, и ничего больше. Но сексуальное напряжение не вечно: пламя страсти угаснет, и ты выживешь, если повезет.
— Все так, если там был просто секс, — сказал Фалькон. — А если это было нечто большее…
— Инспектор, чего вы добиваетесь? — спросил Марти. — Вы лезете в душу, мне больно. Меня тревожат воспоминания, которые я бы предпочел не ворошить. Зачем вам это нужно?
— Сеньор Вега водил вашу жену на бой быков, — сказал Фалькон, намереваясь все же достичь цели. — Как вы к этому относились?
— Если два разумных человека желают смотреть на такое безобразное зрелище, как истязание бессловесной твари, это их дело, и я им не нужен.
— Ваша жена сказала, что удивилась тому, как быстро привыкла к виду крови и насилия, — продолжал Фалькон. — Она даже видела в этом нечто сексуальное.
Марти недоверчиво покачал головой.
— Сеньор Крагмэн, вы можете сказать, что ваш брак довольно свободный? Я имею в виду, вы не видите необходимости преподносить себя в обществе как семейную пару? Вы не против, если ваша жена проводит время с сеньором Вегой или с другими мужчинами. В Коннектикуте она была самостоятельна. У нее была работа и свобода…
— Что за «другие мужчины»? — Марти развел руки в стороны, предлагая поделиться информацией.
— Например, судебный следователь Кальдерон, — сказал Фалькон.
Марти прищурился.
Пока до Крагмэна доходило услышанное, Фалькон понял, что это было для него новостью.
— У Мэдди больше сил и стремления иные, чем у меня. Она может часами сидеть у реки и фотографировать. Это ее мир. Она любит улицы и бары Севильи. У меня нет на это времени. Мэдди нравится оживление и постоянное внимание публики. Я не способен это обеспечить. Рафаэль с удовольствием был ее экскурсоводом, судебный следователь, уверен, тоже. Я не хочу запрещать ей развлекаться. Попытка была бы губительной.
Слова прозвучали как заготовленное заранее заявление правительства, сделанное под давлением.
19
Воскресенье, 28 июля 2002 года
Утром Фалькона разбудил звонок Игнасио Ортеги. С ним наконец-то удалось связаться поздно вечером, и теперь он приехал в Севилью. Игнасио хотел побывать в доме брата. Встречу назначили в полдень.
Фалькон и Консуэло позавтракали яичницей по-деревенски. Она до сих пор была потрясена известием о смерти Пабло Ортеги. По местному радио описали в подробностях его самоубийство, затем перешли к лесному пожару, который начался прошлой ночью, а теперь вышел из-под контроля возле городка Альмонастер-ла-Реаль в Сьерра-де-Арасена. Консуэло выключила радио, и без того воскресенье началось не слишком удачно.
В полдень Фалькон пересек улицу, вошел в сад Пабло Ортеги и открыл дом. Он включил кондиционер, запер дверь в комнату, где умер актер, и затолкал под нее мокрое полотенце, стараясь приглушить ужасный запах. Поискал в холодильнике пиво.
Приехал Игнасио и постучал в раздвижную дверь. Они обменялись рукопожатием. Игнасио выглядел чуть моложе брата. Фалькон отметил, что Игнасио не совершил распространенной ошибки, пытаясь скрыть лысину, зачесывая все еще темные волосы с одной стороны на другую, хотя возможно, эта мысль приходила ему в голову. Он был более худым и подтянутым, чем брат, но взгляд стороннего наблюдателя вряд ли выделил его из толпы. Фалькон понял, почему Игнасио просил брата присутствовать вместе с ним на деловых приемах, — ему позарез было нужно одолжить немного шарма.