Немыслимое путешествие

Блайт Чэй

Я продолжал время от времени делать глупости. Например, взял да съел в один присест целую пачку фиников. Потом мучился животом, и в мысленном перечне нежелательных поступков прибавился еще один пункт — объедаться финиками.

Вечером 18 января я услышал по радио, что в Англии на среду, 20 января, назначена забастовка почтовых работников. И хотя вторник не значился в графике, я решил связаться с Веллингтоном и передать сводку для Фила Уолфиндена, пока не началась забастовка. Только настроился на Веллингтон, как услышал, что меня вызывают! У оператора была для меня радиограмма, однако я слышал его очень плохо и предложил подождать с ней до следующего дня, когда будет связь по расписанию. Но сам я все же ухитрился передать короткое сообщение для Фила с указанием своих координат. Может быть, дойдет, несмотря на забастовку?.. Снова выдался нудный день — дождь и туман, то шквал, то штиль. За каких-нибудь полтора часа я зарегистрировал пятибалльный западный ветер, штиль, затем северный ветер, снова штиль, и наконец, пятибалльный южный ветер! Поистине коварная зона. Все эти штили, шквалы и перемены ветра заставляли меня непрерывно трудиться — менять паруса, маневрировать румпелем, чтобы выжать из яхты максимум. Я опять сделал энергичную попытку отыскать протечки над койкой — и опять безуспешно. Было похоже, что мне от них не отделаться, разве что яхта сама все исправит. Эти течи в рубках и палубах — таинственная штука: ни с того ни с сего появляются и порой (увы, очень редко) ни с того ни с сего пропадают. Решил приготовить шотландский обед, устроить репетицию перед годовщиной Бернса. Рубец с потрохами, хрустящий картофель и горох. Добавил стопочку виски — здорово! С ним рубец показался еще вкуснее.

Паскудная погода держалась несколько дней. Ветер все румбы перебрал, но на норд-осте задержался, и я развил ход, поставив грот и бизань на разные галсы. Правда, поминутно приходилось подправлять румпель, и, так как лил дождь, я, чтобы совсем не окоченеть, укрывался под брезентом. В конце концов спустился в каюту и протянул туда штуртросы. Это было все равно что длинными поводьями управлять конем, но все же лучше, чем сидеть под дождем. Можно было оставить пост на несколько минут — ровно столько, сколько нужно, чтобы перекусить. И хотя мне приходилось бегать из камбуза к штуртросам и обратно, я был доволен поведением яхты, решил даже, что при умеренном ветре можно не убирать грот и бизань. Но ничто не длится вечно. Только я наладился так идти, как ветер переместился к северо-западу; теперь яхта шла круто к ветру. Так продолжалось долго, и дождь тоже продолжался; я собрал около шести галлонов воды для стирки, а заодно помыл голову.

Несколько выдержек из журнала:

«20 января. Связался с Новой Зеландией, из-за почтовой забастовки мои сводки передаются дальше телексом. Получил официальный запрос, согласен ли я открыть очередной смотр морской техники в Бирмингеме. Приятный сюрприз! Жаль только, что не поспею к сроку. Солнце последний раз видел пять дней назад. Тем временем нарастает ошибка в счислении пути. Ничего, лишь бы я продвигался вперед, а не назад. Со всем этим рысканьем разве может быть точное счисление. Капризничает курсо-указатель. Значит, я не могу рассчитывать на сигнал об уходе с заданного курса. Серьезная неприятность.

21 января. Ну и денек! Качели какие-то, сила ветра колебалась от 2 до 7 баллов. Дождь и туман. Лило, как в зоне муссонов. Внизу — сырость, кругом развешена мокрая одежда. Над койкой течет и течет. Хорошо позавтракал, с удовольствием съел грибы и яйца. На обед — рагу, огромная порция. Прошлой ночью я дважды вставал и почти весь день провел на палубе. Здорово вымотался. Придется отклониться либо на север, либо на юг, чтобы уйти от тумана.

22 января. Туман. Всю ночь держался штиль, но к 04.30 подул трехбалльный ветер. И яхта развила ход, правда не сильный. К 09.30 ветер — 1 балл, затем наступил штиль. Использовал передышку, чтобы помыться и побриться. Не такая уж и щетина была, но сбрить ее всегда приятно. Поспал два-три часа и проснулся в 16.30, как раз к началу шторма. Сила ветра достигла 7, потом 8, с порывами до 9 баллов. Только бы не пришлось выходить наверх! Через бортовой иллюминатор видно, как волны перехлестывают. Спасибо Роберту Кларку, что он сделал палубу такой ровной.

23 января. Астрономическое место 45°30 ю. ш. и

134°50'з. д. Наконец-то определился! Впервые за восемь дней увидел солнце. Приятный сюрприз, я не подозревал, что продвинулся так далеко на запад.

На исходе хрустящий картофель. Что ж, вон на сколько хватило, и то хорошо.

Когда я брал высоту солнца, меньше чем в пяти футах от яхты всплыл кит. И напугал же он меня. Я отвел душу крепким выражением, а ему хоть бы что, пошел дальше.

Обнаружил рождественский подарок от членов яхт-клуба — календарь с видами Шотландии и поздравительные открытки. Настроение сразу поднялось!

Сила ветра — 1 балл. Занялся материальной частью:

1. Покрасил компасный ящик.

2. Снял грот и заделал конец фока-фала.

3. Залатал грот.

4. Просушил одежду и спальные мешки.

5. Подтянул фока-штаг.

Плотный обед — херес, пирог с мясом, жареный картофель, сельдерей, вино».

После этого обеда я отлично выспался, встал только в 09.00. За все плавание я редко так высыпался; к тому же спальный мешок (спасибо солнцу!) был сухим, а не сырым, как обычно. Отдых пришелся очень кстати, потому что яхта никак не хотела сама держать курс, и мне пришлось одиннадцать часов просидеть на румпеле. Чтобы не скучать, я подбадривал себя шутками и составлял воображаемые радиограммы знакомым. Например, коммодору яхт-клуба: «Придумал хорошую замену Хэмблской горе: дуй напролом, оставив Сидней справа». Правда, чтобы оценить эту радиограмму, надо знать Хэмблскую гору.

25 января был сотый день моего путешествия. По-прежнему держался штиль, и единственным примечательным событием было то, что я впервые с начала плавания увидел акулу. Снова пришлось не один час отсидеть на руле, я спел 38 песен. Никогда не думал, что знаю столько!

Мучительные темпы… Оставалось пройти всего четыре градуса долготы, чтобы покинуть восточный лист карты Южного океана. Как мне не терпелось проститься с этим листом и перейти на следующий! Суток вполне довольно — был бы ветер! Но порядочного ветра не было, все больше штиль; а подует, так не с той стороны. Просмотрев журнал и подведя итоги, я установил, что после мыса Горн 149 часов топтался на месте — то из-за штиля, то из-за шторма.

Лишь через двое суток с лишним я выполз за пределы злополучного листа. Пришел наконец этот великий момент, и я отметил свое место на западном листе, на котором помещалась Новая Зеландия! Несколько минут я глядел на карту, как завороженный. «И ведь настанет день, когда я пройду Новую Зеландию! — сказал я себе. — Это будет для меня немалое событие. Трудно все-таки приходится».

Очнувшись от размышлений, я решил отметить этот день и откупорил банку креветок. У меня было всего двенадцать банок, и до сих пор я их не трогал. Открыл также последнюю банку грибов. Господи, до чего вкусно было!

Компас продолжал меня тревожить. Я вводил поправку на 10° восточной девиации, однако за точность поручиться нельзя было. Столько идя круто к ветру, к тому же без автопилота, я не мог избежать частых перемен курса. Оставалось только вести их ежедневный контроль.

Как бы то ни было, я продвигался вперед. 28 января вошел в очередной часовой пояс, все меньше оставалось до демаркационной линии времени. Мне уже рисовались пассаты, летучие рыбы, знойное солнце. Я представлял себе, как жадно глотаю пепси-колу, приговаривая: «Ух, жарища!» А сам почти забыл, что такое жара. «Ничего, — говорил я себе, — ничего, настанет день, когда я смогу сказать, что иду домой, к Морин и Сэмэнте».

29 января я развернул «бернсовский» сверток. Я всегда считал, что Берне родился в ночь на 25 января, но Морин сказала, что 29-го, и я ей поверил, ведь она обычно права. Однако тут она ошиблась. Впрочем, я ничего не проиграл, отложив праздничный обед до более приличной погоды.

В «бернсовском» свертке лежал рубец со всеми ингредиентами и печатное меню «бернсовского обеда». Еще одним приятным сюрпризом оказалась книга «Шотландия живет». На этом сюрпризы не кончились: я нашел банку меда, а в одном из шкафчиков лежал «медальон Христофора».