Ненаписанные страницы
Шрифт:
Орликов, которого Кострова знала, как добросовестного, способного доменщика, был настоящим коммунистом. Она знала, что если его, партгрупорга, спросят о мыле, сахаре, квартире, он не уйдет от строгого вопроса…
Она слушает его сейчас внимательно, серьезно. Просто, доходчиво он говорит. И верно говорит. Необходимо посоветоваться с Бартеневым, как лучше организовать учебу людей. Полезное предложение внес Орликов…
Когда все разошлись, Вера Михайловна взглянула на часы. Было без четверти девять. Она торопливо оделась и вышла. Двор завода был тих и безлюден. Со стороны блюминга донесся грохот падающего слитка,
Немало был удивлен Гущин, когда Кострова, придя к нему, сказала:
— Я сегодня настроена воинственно.
— Со мной, что ли, воевать собралась? — спросил парторг. Возбужденное лицо ее удивляло.
— Нет, вы будете только в этой драке генералом.
— В драке разводящими участвуют не генералы, а милиционеры. Это точно.
— Ну, что ж, может быть, милиционер понадобится.
Возможно, и превышала она свои полномочия, когда рассказывала парторгу о претензиях цеха к горнякам, показывала сертификаты руд, поступающих в цех, со знанием инженера-химика анализировала цифры. Гущин слушал ее внимательно, не перебивая, стараясь вникнуть в то, что она говорила. Но когда она кончила, жестко спросил:
— А что же Бартенев сам не поставит этого вопроса перед нами, перед дирекцией?
Она пожала плечами: разве так важно, от кого исходит просьба? И потом, она не знает, возможно, по линии администрации этот вопрос и ставился.
— Так что же ты хочешь? — спросил он так, как будто все это касалось только лично се.
Она с укором смотрела на него и молчала. В открытую форточку ворвался металлический скрежет проходящего невдалеке трамвая. Большие настенные часы и деревянной оправе мерно отбили шесть ударов. И ей подумалось вдруг, что каждый миг жизни наполнен звуками. Но звук человеческого голоса, оказывается, может быть пустым, нереальным. Таким нереальным представился ей голос Гущина.
— Здорово о нем печешься. Это точно, — услышала она словно издалека и не сразу поняла его.
— О ком?
— О Бартеневе, конечно. В драку вступила, когда за Кравцова хотели намылить шею и теперь…
На этот раз слова Гущина толчком отозвались у нее в груди, и лицо ее медленно от шеи стало покрываться краской. Не отрывая глаз от улыбающегося рта Гущина, она медленно поднялась.
— Ну, что ты? Что так взъярилась? — проговорил он, обращая все в шутку. — Не люблю я твоего Бартенева, лицовочка у него не та, не наша.
— Вы-то зачем это говорите? — резко отодвинув стул, выкрикнула она, злясь на себя за несдержанность, но остановиться уже не могла: — Ведь знаете хорошо, что нашли нужным послать именно его, поучиться. А вы и не спросите, боитесь вслух спросить, что он там видел полезного, чему научился!
— А ты сама-то спрашивала?
— Нет, не спрашивала. Но спрошу!
— Спроси, спроси, как там на заводе Герри действует треугольник. Уж это-то он усвоил. Это точно.
Гущин испытующе посмотрел на нее и, откидываясь на спинку стула со странной улыбкой, сказал:
— А все-таки ты его защищаешь по-женски. Возвышенно!
Теперь
— Мы сами проведем в цехе партийное собрание, вытащим на него горняков, — проговорила она, собирая на столе свои бумаги.
В комнате зазвонил телефон, и Гущин кому-то говорил в трубку: «Надейтесь на коммунистов». Ей очень хотелось думать, что эти слова обращены и к ней. Было бы очень тяжело уйти из парткома не понятой.
Гущин положил трубку и, видя, что она собирается уходить, сказал другим тоном, точно извиняясь:
— Насчет горняков я поговорю с директором.
«Надо больше рассчитывать на коммунистов», — думала она, возвращаясь домой. Шел дождь, теплый, летний. Она запрокинула голову, подставив разгоряченное лицо под крупные капли.
В этот вечер, уложив Аленку, она долго сидела за письменным столом и писала. Утром, захватив с собой пару бутербродов и исписанную ночью тетрадь, раньше обычного ушла в цех. Она решила до начала смены встретиться с Бартеневым, поговорить о технической учебе. Наверно, он уже видел на дверях побеленной и выкрашенной комнаты, где занимался Верховцев, появившуюся дощечку с надписью: «Кабинет мастера». Повесив ее, Верховцев переселился в здание диспетчерской, на четвертый этаж. Близился ремонт пятой печи с переводом ее на высокое давление, и «инженер по идеям» засел за чертежи.
Даже Феня Алексеевна приняла живое участие в новом деле. Она размножила на машинке программу занятий, с которой Кострова решила пойти к Бартеневу.
Несмотря на ранний час, она нашла его в диспетчерской. После беглого знакомства с работой ночной смены он с довольным лицом повернулся к ней:
— А вы знаете, техническое состояние печей улучшается. — Его глаза, которые могли выражать силу, гнев, иронию, теперь мягко светились, добродушно улыбались.
— Этот процесс можно ускорить, — проговорила она, радуясь его перемене, и протянула ему программу занятий.
Он молча, внимательно ознакомился и, достав из кармана карандаш, сбоку вписал новую тему: «Работа печей на высоком давлении».
Увидев в списке цеховых преподавателей фамилии Дроботова и Барковского, с улыбкой спросил:
— Это по долгу инженера или по поручению партийной организации?
— Я думаю, это надо сделать по приказу начальника цеха, — ответила Вера Михайловна.
Лицо Бартенева по-прежнему светилось изнутри. Она вновь узнавала того Бартенева, который приходил к ней в лабораторию с кусочком кокса в руке и смотрел на нее с вниманием и удивлением. Чуть помедлив, Бартенев наклонил голову: хорошо, он напишет приказ, он сделает так, как она считает лучше.
В этот же день Феня Алексеевна отпечатала короткий приказ: Бартенев одобрял идею создания цеховой школы и обязывал начальников смен три раза в неделю заниматься с мастерами и газовщиками.
В первый день занятий доменщики шумно рассаживались за столами, посмеиваясь друг над другом.
— Кто же из нас быстрее в академию шагнет? — подделываясь под иронический тон, спросил Павел Иванович Буревой.
— У кого лысина пошире и живот повыше, — со смехом ответил ему Орликов.