Ненаписанные страницы
Шрифт:
Она позвонила Верховцеву и предложила пойти вместе к Бартеневу. Он отказался, сославшись на срочную работу. Верховцев добровольно вызвался быть ее помощником, а теперь, когда опыты завершены, добровольно отказывался от своего участия в исследованиях. Пожалуй, это проявление истинного характера, одержимого идеями: как только сложность задачи решена, идея для него уже больше не существует. Его мысль устремляется в погоню за новыми, более сложными. И все-таки, когда телефонистка коммутатора соединила ее с Бартеневым, она сказала:
— Мы
Возможно, Бартенев не понял сразу, о чем идет речь, и она начала испытывать неловкость от молчания в трубке, затем услышала поразивший ее мягкостью тона голос:
— Не надо. Я приду в лабораторию.
Она осмотрелась и попросила Машу убрать со стола ненужную посуду, спустила стеклянные задвижки вытяжного шкафа, оглядела опытный аппарат. Бартенев появился в лаборатории уже в самом конце рабочего дня, когда Маша собралась уходить домой. Они встретились с ней в дверях. Маша смутилась и, запахнув свое старое пальтишко, попыталась проскочить незамеченной, Бартенев молча уступил ей дорогу.
— У меня нет здесь кабинета, и я не знаю, где вас принять, — встретила его Кострова, разведя руками.
— Вон там, — он, улыбаясь, указал на стоящий в углу аппарат.
Она сунула тетрадь в карман халата и пошла впереди, чувствуя, как осторожно он шел за ней, боясь задеть за колбы, горелки, тигли. Он отказался сесть и, прислонившись к косяку окна, скрестив на груди руки, спросил:
— Вам полностью удалось учесть все возможности и выгоды лучшего использования кокса?
— Кажется, да, — ответила она, раскрывая тетрадь.
— Какие же это выгоды?
— Опыты показали, что при даче кокса в печь по фракциям газопроницаемость увеличивается. Следовательно, ускоряется процесс…
Она подняла голову и посмотрела на него, как бы спрашивая, продолжать ли в том же духе? Он улыбнулся ей, осторожно взял тетрадь из ее рук и вслух прочел на обложке надпись: «Некоторые выводы о роли кокса в доменной печи».
— Не совсем точно, — проговорил Бартенев, достал карандаш из бокового кармана и заменил слово «роли» на «горючести».
Медленно листая страницы, он время от времени обращался к ней за разъяснением. Стоя рядом с ним, она водила тонкими пальцами по бумаге, стараясь излагать мысли так же сжато и точно, как он. Она хотела добавить еще что-то, но он остановил ее, слегка касаясь руки.
— Возможно, в ближайшее время вам придется выступить с докладом в специальной аудитории, — сказал Бартенев, возвращая тетрадь.
Его мускулы на лице дрогнули в улыбке, но в словах она уловила какой-то скрытый смысл. Уже не в заводоуправлении ли ей предстоит выступить? Ну, что ж, она согласна. Энергичным жестом она засунула тетрадь снова в карман и сказала:
— Я просила партком вмешаться в работу горняков.
Бартенев слегка усмехнулся:
— И
Встретив его испытующий взгляд, она подумала, что ему не следует передавать содержание разговора с Гущиным.
— Обещали помочь, — уклончиво ответила она. — Но мы ведь и сами можем многое сделать. — Она стала рассказывать о посещении рудника делегацией. — Это подготовка к собранию, на котором вы будете докладчиком, — закончила она.
— Хорошо, — согласился Бартенев и сделал движение, чтоб уйти.
— Андрей Федорович, скажите, что вы видели в Америке? — называя его по имени, спросила Вера Михайловна.
Ее вопрос явно ошеломил его. Останавливаясь в дверях, он ответил:
— Видел двенадцать доменных печей.
— Двенадцать? Это много?
— Много. Начальник цеха весь день идет от одной к другой, и когда добирается до последней, садится к столу в будке мастера и засыпает.
— Когда у нас построят двенадцать, вы тоже будете засыпать?
Мальчишеские искорки блеснули в загоревшихся глазах Бартенева:
— Нет. Тогда мы поставим в кабинеты телевизоры и будем с вами ходить на работу, как в кино.
Как ни насмешлив был тон, которым он говорил с ней, но ей показалось, что он уже «болел» и этой идеей — производственного телевидения, и чтобы скрыть это, обращал свои слова в шутку.
— А что же все-таки там, у американских доменщиков? — допытывалась она.
— Доменщиков? — переспросил Бартенев, все еще держась за ручку двери. — Там есть человеческий фактор. Все сведено к процентам: механизмы, сырье и человеческий фактор.
— И каков процент этого фактора? Человеческого?
Видя, что она глубоко заинтересована его словами, он шагнул в комнату:
— Я помню эти цифры. Двадцать шесть процентов — влияние печи, тридцать шесть — влияние человеческого фактора, остальное — сырье.
— А вы как считаете?
— Любая часть процесса регулируется человеком. И если быть точным по-американски, то этот фактор составляет 80 процентов, не меньше. Вы идете домой?
— Да, — она достала из стола сумочку и повернулась к нему: — Я готова.
На улице она зябко подняла воротник пальто. Бартенев шел в легкой спецовочной куртке и, казалось, совсем не ощущал вечерней свежести. Когда они миновали печи и шум их остался позади, он взглянул на нее сбоку и, наклоняя к ней голову, сказал:
— Хотите, расскажу один случай. Тоже из того, что видел там.
— Расскажите.
— Со мной жил инженер из Англии. Работал по контракту. Рядом с кроватью, на тумбочке, у него стоял портрет жены. Перед фотографией всегда лежали свежие цветы. Однажды дежурная, убирая номер, смела щеткой их на пол. Англичанин заволновался, соскочил со стула: «Это моя жена. Дома она живет в саду, а здесь я ей каждый день делаю сад. А вы выбросили его на пол». — Бартенев рассмеялся.