Ненаследный князь
Шрифт:
— Я не живая.
— Нет.
— Тогда зачем?
Она была молода, лет пятнадцати с виду, а может и того меньше, и красива той особой хрупкой красотой, которая возможна лишь в юности.
— Спросить тебя хочу.
— Спрашивай, — согласилась дева, двигаясь по кругу, тонкие пальцы ее касались незримой стены, заставляя ту прогибаться. И мелькнула недобрая мыслишка, что призрак силен.
— Как твое имя?
— Ты звал меня, не зная имени? — Девушка остановилась и отбросила темные пряди с лица. — Неосмотрительно с твоей стороны, ведьмак…
— Не боюсь, — ответил Аврелий Яковлевич, вглядываясь в призрачное лицо. Было в чертах его тонких нечто знакомое. Было… будто бы видел он это лицо… не это, но весьма похожее.
Где и когда?
— Сил удержать тебя мне хватит.
Призрак надавил ладошками на стену и, когда та не поддалась, пожал узкими плечиками.
— Пожалуй, что хватит… но тогда зачем тебе имя? Ты и без имени допросишь.
И взгляд из-под ресниц… и темные, то ли зеленые, то ли серые, глаза… опасно глядеть в глаза призракам. Аврелий Яковлевич с трудом заставил себя отвернуться.
— Сильный. — В голосе панночки послышалось раздражение. — Так зачем тебе мое имя?
— Чтоб знать, за кого Иржене свечи ставить.
— Даже так… совестливые ныне ведьмаки пошли. Что ж, мне таиться нечего… Януся Радомил. Так меня звали, пан ведьмак.
Радомил?
Уж не из тех ли Радомилов, которые…
…из тех, оттого и показалась Януся знакомой. Тот же аккуратный овал лица, высокий лоб и брови вразлет и главное — глаза-омуты.
Древняя кровь.
— Никак испугался? — усмехнулась Януся, пальчиком проводя по стене, и та, прозрачная, задрожала.
— Нет.
Аврелий Яковлевич легонько ударил в бубен, и призрак поморщился, бросив:
— Прекрати. Хотела бы причинить тебе вред, не стала бы имя называть. Ты, помнится, беседовать желал… о чем же?
— О Цветочном павильоне.
— Дурное место, — спокойно ответил призрак. — Но я отвечу. Не по принуждению, а за услугу.
— Чего ты желаешь?
Договор с призраком — дело дрянное, но на сей раз чутье Аврелия Яковлевича молчало, знать, не мыслила покойная панночка Радомил подлости. А с другой стороны, очевидно, что силком из нее много не вытянешь. Древняя кровь — она и в мире ином сказывается.
— Не бойся, не мести, хотя я и имею на нее право. — Януся встала напротив ведьмака и откинула длинные темные волосы за спину. Кожа на щеках ее вдруг потемнела, пошла пятнами. Изначально бледно-лиловые, с розовой каймой, пятна темнели, расползались причудливым узором. И кожа рвалась, сквозь разрывы росло черное волчье мясо.
Аврелий Яковлевич смотрел.
Ему всякого доводилось видеть, но и поныне человеческая жестокость вызывала недоумение.
— Скажи, я хороша? — Януся провела разъеденными ладонями по мертвому лицу. — Красива? Достаточно красива, чтобы умереть?
— Ты хороша. — Аврелий Яковлевич положил руку на прозрачную стену. — И действительно имеешь право на месть… «хельмова сушь»? Я верно понял?
— Верно.
— Сколько?
— Месяц. — Она потрогала губы, которые от прикосновения рассыпались пеплом. —
Януся провела сложенными ладонями по лицу, возвращая прежнее обличье.
— Я не хочу мести, ведьмак. Я хочу справедливости. Для всех. Найди ее.
— Найду. — Аврелий Яковлевич раскроил ладонь, и темная густая кровь полилась на пол. Она впитывалась в паркет, и символы на полу набухали краснотой. — Именем своим, телом и душой бессмертной клянусь, что найду колдовку, виновную в смерти Януси Радомил. А теперь рассказывай.
Он отряхнул руку, и порез затянулся.
— Ничего, если я закурю?
— Ничего. — Януся, сев на пол, скрестила ноги, и белое туманное одеяние ее рассыпалось. Она лепила из этого тумана наряды, меняя один на другой столь быстро, что Аврелий Яковлевич не успевал их примечать. — Кури. Мой жених курил трубку. Меня просватали за него еще в младенчестве… сколько тебе лет?
— Триста двадцать…
— Много… не устал жить?
— Ничуть.
— А мне было четырнадцать, когда меня не стало. Обидно. А еще я его любила.
— Жениха?
— Да.
Аврелий Яковлевич тоже сел и кисет с табаком пристроил на колене, папироску крутил сам, умело, не просыпая ни крошки.
— Он был чудо до чего хорош… из рода Ольшевских… Анджей его звали, Анджей Ольшевский…
На темных волосах Януси появился белый веночек.
— Тебе повезло, ведьмак, что ты нашел меня. Другие бы молчали. Другие-то помнят мало, запрещено им, во власти ее пребывают, а я…
— Древняя кровь…
— Именно…
…белые цветы, невестины, кружевным покрывалом ложились на плечи Януси.
— Он был красивым. — Януся закрыла глаза. — Он приезжал в отцовское поместье и привозил мне сладости. Он был старше на десять лет, но я вовсе не считала своего Анджея старым… тем летом нас должны были обвенчать. Я только и думала, что о своей свадьбе. Мне сшили платье… нравится?
Она поднялась на цыпочки, и босые призрачные пальчики Януси поднялись над полом. Она же крутанулась, раскрыв руки, и туман, облетая с ладоней, становился платьем.
Красивым.
Пусть давно уже вышедшим из моды. И юбки-фижмы, украшенные гирляндами парчовых розочек, с трудом поместились в ловушке. Тускло мерцал жемчуг, вспыхивали алмазы росой на лепестках из ткани, вились серебряные дорожки шитья.
Жесткий кружевной воротник обнимал тонкую шейку Януси.
И расходились от локтей пышные манжеты.
— Очень красивое платье…
— Я мечтала о том дне, когда надену его…
Призраки не умеют плакать. И платье облетело пылью, а пыль истаяла, едва коснувшись пола.
— В тот раз он приехал в гости с королем. Отец не слишком-то был рад, но разве можно было отказать Миндовгу? Я сказалась больной и заперлась в своих покоях. Я не показывалась никому, но она все равно увидела. Узнала… все говорили, что Миндовг сошел с ума, и отец даже подумывал, не поддержать ли ему королевича, но… никто не знал правды. Она была виновата.