Ненастье
Шрифт:
Деньги он посчитал до конца и аккуратно расфасовал по мешкам, замотав разрезы скотчем. Сто сорок три миллиона семьсот тысяч. Джекпот. Герман взял с собой столько денег, сколько и запланировал, а мешки стаскал в погреб и составил на поддоны; доски поддона он застелил рубероидом, а мешки закутал полиэтиленом. Там же, в погребе, на крышку картофельного ларя он положил завёрнутый в брезент карабин «сайга» с четырьмя рожками патронов. Потом плотно подогнал крышку погреба, засыпал лаз землёй, утоптал и подмёл метлой. А под утро всё ровным слоем закрасил снег.
Герман готовил
Сюжеты о его подвиге уходили из топов: значит, на пике публичного интереса к событию (когда везде говорят об этом) случайные прохожие не опознают в нём злодея. А внешность у него заурядная, и он затеряется.
Герман выпил кофе и принялся прибираться: никто не должен заметить, что домик был обитаем. Итак, сейчас у него три новых паспорта. Полгода или год он поживёт по разным городам России, пока на Таню оформляют недвижимость в Индии, а потом вернётся, придумав, как решить проблему оставшихся денег, заберёт Танюшу и её отца и уедет из России навсегда.
Он вышел на крыльцо домика в зимнем пальто и с кожаным саквояжем в руке, запер дверь и оглянулся вокруг. Светило тусклое солнце, сверкал снег, воздух чуть вздрагивал. Прощай, Ненастье. Будет ли он в Индии тосковать по этой застенчивой погоде, по этой грустной прохладе? Может, и нет.
Он шагал в сторону станции. Машины, что проносились мимо, обдавали его ледяной пылью. Сизая асфальтовая дорога, млечное пространство. Он сделал всё, что мог. Он воевал, потом боролся, потом работал. А счастья не получилось. Смириться? А как же его Пуговка? И вот он украл и бежит.
Он ощущал себя основательно подготовленным к поединку с судьбой, будто одетым в прочный бронежилет: по внутренним карманам он тщательно рассовал пачки денег — двадцать два миллиона самыми крупными купюрами. Шестнадцать лимонов он отдаст Флёрову; семьсот тысяч — Яр-Санычу; на пять миллионов триста тысяч будет жить до эвакуации из России.
На привокзальной площади Ненастья он мельком глянул на автостоянку. Его «девятка», заросшая инеем, находилась всё там же. Эх вы, сыскари. Он купил билет; к перрону подкатила электричка. Из тёплого вагона он ещё раз увидел деревню Ненастье, её улочки, домики, огороды, неурожайные яблони. Вот и его бывший дом. Вот крохотный прогал в малине — там закопан клад…
Герман вышел в тамбур и достал телефон. Он купил пяток краденых трубок, чтобы звонить по мере надобности (краденые телефоны продавали какие-то поганцы на районном рынке). Левые сим-карты он тоже купил с рук у каких-то мошенников прямо возле дверей фирменного салона сотовой связи. Герман включил телефон, вставил симку и набрал номер Флёрова.
— Саня, это я, — сказал он. — Всё, как договорились. Конец связи.
Саню Флёрова Герман встретил в апреле, до этого они не виделись лет восемь. Огромный Саня со своим протезом и костылём громоздился у входа в административную часть Шпального рынка, растопыренный, словно гигантский паук. Он яростно курил и плевал мимо урны.
— Здорово! — обрадовался тогда Герман. — Как дела?
— Да никак дела! — зарычал Саня. — Пущай этот ваш Щебет лезет корове в трещину! Вспух, как чирей, капиталист сучий! Не он тут всё начинал!..
Саня ходил в «Коминтерн» просить кредит на развитие своего бизнеса — маленького мебельного предприятия. Щебетовский ему отказал.
— При Лихолете и Бычегоре «Коминтерн» был, бля, какой надо! Свои парни решения принимали! — гремел Саня. — А здесь три зассыхи-умнявки зырят через очочки!.. — Саня запищал, изображая сотрудницу «Коминтерна»: — «Нашу блядскую комиссию ваш бизнес-план не убедил! Наша блядская комиссия боится, что ваш кредит не будет погашен!» Да я Щебета сейчас самого погашу! Я чо, работать не умею, Немец?
— Умеешь, — кивнул Герман.
Саня всегда доказывал, что он и без ноги всем равен по возможностям.
— Знаешь, почему они мне отказали? Потому что по инвалидской пенсии не выплатить ихний процент. Они считают, что я нихера не заработаю и начну отдавать из пособия! Я этой соске ору: «Ты чо, болонка, мне же ногу оторвало, а не бошку!» Дайте подняться, суки!
Саня был женат; его Настёна была такой же деятельной и скандальной, как и Саня, — короче, два сапога пара. У них был сын. Пока «Коминтерн» был настоящей живой организацией, Саня волочил на себе трудоустройство инвалидов Афгана: пропихивал кого-то в какие-то фирмы, помогал с арендой и кредитами. Это у него было такое странное умопомешательство — упрямо помогать, выручать кого попало, вытаскивать из последних сил.
— Я же, Серый, ёбнутый, — честно говорил тогда Саня Лихолетову. — Меня же как на Хазаре ёбнуло, так я до сих пор всех вытаскиваю.
В 1984 году батальон, где был Саня, попал в засаду в ущелье речки Хазар — на ответвлении могучего Панджшерского ущелья. С господствующих высот басмачи из китайских крупнокалиберных пулемётов «тип 77» шинковали спешенных мотострелков — как тяпками в корыте. Саня оттащил за камень кого-то из раненых бойцов, потом полез за другим — тут его и достали. Через годы, уже в Батуеве, у Немца в «блиндаже», Саня рассказывал, что видел, как после удара пули улетала, вращаясь, его нога.
— Я, конечно, не сдохну, Немец, но этого… — Флёров кивнул кудлатой башкой на комплекс Шпального рынка, — этого не понимаю. Для кого оно?
Злобно тыкая костылём в тротуар, Саня поскакал к остановке автобуса.
Герману эта встреча запала в память — и вскоре аукнулось.
Обдумывая ограбление, Герман осознал, что грохнуть броневик — ещё половина дела. Надо потом как-то легализовать чёрный нал, ведь нельзя везде ходить с украденными мешками, набитыми разномастными купюрами. А Герман хотел выехать за рубеж, и выехать легально, с капиталом.