Ненастье
Шрифт:
— Мариша, это всё какой-то бандитизм, — осторожно сказал Герман.
— Танцорка и так и так спалится. Её вычислят. А навар заберут другие. А мы с Петуховой выкупим у неё всё и в рассрочку заплатим ей отступные.
— Ну, вам виднее, — Герман недовольно пожал плечами. — При чём тут я?
— Как при чём? Надо сломать ей рога. Сама-то она ничего нам не отдаст. Вот ты и приди с парнями. Она не вякнет — вы же «афганцы», вас все боятся. А твоя жена будет иметь палатки на Шпальном. У многих «афганцев» так.
Тачку потряхивало на разбитой улице. В окнах зеленели нестриженые скверы, по лицам
— Слушай, Мариш, я не хочу криминала, — признался Герман.
— Ага! — Марина с презрением отодвинулась от него. — Для Бычегора ты с пистулькой скачешь за голимую шофёрскую получку, а мне — так «отсоси»? Попутал ты, Неволин. В войнушку играешь, как мальчик, а мама титю даст?
Герман растерялся. Марина, конечно, была права. Но очень не хотелось соглашаться с её правотой. Германа охватило озлобление против Быченко: нахрена он повернул так, что теперь кругом — война?
— Ты не смотри, что у нас браку полгода, я ведь разведусь без проблем, — холодно сообщила Марина. — Мне нужен мужик, который реально помогает.
— Не пережми с угрозами, Марина, — ответил Герман. — Я подумаю.
Начало июля 1994 года в Батуеве потонуло в дождях, и город выглядел как алкаш: весь в отросшей нечёсаной зелени, загорелый и одичавший. В тёплых лужах сияли пыльные тучи, ручьи несли всякий мусор, зарешеченные окна первых этажей были приоткрыты. Мужчины ходили по улицам голые до пояса и в пляжных сланцах, продавщицы в киосках сидели в купальниках. Углы домов и остановки были густо залеплены объявлениями, повсюду торговали букетами, пахло беляшами и бензином.
Пугать Танцорку Герман отправился с Мопедом, брательником Марины, с Птухой и Лещёвым. Компания получилась дурацкая, но составляла её Марина, и Герман не стал спорить. Поехали на старом «форде» Мопеда.
Шпальный рынок сейчас представлял собой огромное торжище, которое еле умещалось в бывшем товарном терминале. Здание, конечно, никто не достраивал, но «Коминтерн» привёл его в худо-бедно пригодное состояние: вместо внешних стен приварили железные листы, соорудили лестницы и провели электричество. Получилось нечто вроде торгового центра в духе голливудских боевиков про жизнь после ядерной войны.
Вырулить к терминалу Мопед не смог. Былая дорога-бетонка затерялась, затоптанная и заезженная; территорию вокруг терминала загромождали беспорядочные парковки, фуры, склады стройматериалов и тары, площадки с контейнерами, свалки, какие-то шанхайчики — платные туалеты, перелётные пивнухи и шашлычные. Пришлось бросить «форд» и пойти пешком.
По пути Герман увидел застрявший в этих трущобах кортеж Бычегора. Быченко, его свита и нынешние командиры «Коминтерна» ездили на чёрных «гелендвагенах» и «крузаках». После расстрела «динамовцев» машину Егора всегда сопровождали два автомобиля с охраной. Сейчас весь кортеж стоял возле какого-то ларька: опустив тонированное стекло, Егор расплачивался с продавщицей за чебурек. Испуганная тётка не знала, сколько стоят двадцать долларов, чтобы дать сдачу. Егор похохатывал — он был слегка под кайфом. Два других внедорожника дожидались угрюмо, словно боевые роботы.
На входах в терминал дежурили посты «афганцев».
— Свои-свои! — вальяжно сказал Мопед знакомому парню. — Стволов нет!
Огромные, по-вокзальному гулкие пространства терминала, освещённые промышленными светильниками, были тесно заставлены рядами торговых палаток на каркасах из тонких трубок. Внутри палаток по стенкам ручьями струилась разноцветная синтетика, что-то стеклянно-пластмассовое, яркое и блестящее. Всюду ходили и примерялись к товарам легко одетые бабы — и пожилые, и совсем девчонки, и порой казалось, что вокруг — женская баня. Под ногами хрустели песок и шелуха семечек. Колыхался людской гомон.
Герман и компания по дощатой лестнице поднялись на второй этаж, где располагались «точки» Танцоровой. Вообще Танцорку поймать на Шпальном рынке было нелегко: она всё время бегала по каким-то деловым встречам, в Сбербанк или налоговую. Чтобы Герман сумел выцепить хозяйку, Марина и Петухова в этот день отпросились с работы. В таких случаях жадная Танцорка не нанимала замену, а ставила в палатку сына и становилась сама.
Возле лестницы, которая в терминале называлась левой, находились две палатки Танцорки, где работали близнецы Жанка и Дашка — симпатичные и глупенькие девчонки с лисьими мордашками, потешно одинаковые, словно грибы-маслята. Обе они были в цветных топиках и джинсовых курточках.
Вокруг близняшек топтались два качка в обтягивающих майках. Качки заигрывали, а близняшки, привыкшие к мужскому интересу, отбивались.
— Девчонки, а парни у вас тоже близнецы, как вы? — спрашивал качок, у которого на майке был изображён Дольф Лундгрен с большим пистолетом и лазерным прицелом в глазнице.
— Мы с ним, кстати, похожи, — говорил другой качок, кивая на приятеля.
— У нас тут работа, а вы нам мешаете, — важно отвечала Дашка.
— Давай мы поможем что-нибудь, — навязывался «Дольф».
— Лучшая помощь — когда не мешают, — так же важно отвечала Жанка.
— Девчонки, а вы не пробовали вдвоём пошаркаться?.. — Второй качок весело потёр ладони. — Это же как в зеркало, да?
Мопед просунулся между качками к близняшкам.
— Пацаны, у меня рабочий вопрос, — пояснил он, чтобы избежать ссоры, — Дашка, Жанка, где хозяйка?
— На той стороне, там Владька торгует, — сказала Дашка.
— За столбом, на котором цифра семьдесят два, — сказала Жанка.
— Предупреждаю, пацаны, они обе дерутся и кусаются! — быстро сказал Мопед качкам и добавил, исчезая: — И обе — целочки!
— Пошёл ты в жопу! Иди в жопу! — дружно закричали Дашка и Жанка.
Герман, Мопед, Лещёв и Птуха двинулись на другую сторону терминала через толпу между рядами палаток. Сетчатые стойки витрин, раскладные прилавки, кроссовки и бейсболки, парфюмерия и бижутерия, яркие упаковки, плечики с одеждой, коробки, флаконы, сумки и пакеты, пластиковые женские ноги в чулках и пластиковые женские торсы в бюстгальтерах…
За бетонным столбом с намалёванным номером «72» сразу на две палатки дежурил высокий, костлявый и губастый парень лет двадцати — Владик Танцоров. От армии он откосил, работал у матери и уже приобрёл характерный для рынка вид излишней опытности. Сейчас Владик был в длинной футболке-хламиде и в шортах ниже колен; под футболкой на животе у него обозначалась поясная сумка для денег, карточек и ключей.