Ненависть и наслаждение
Шрифт:
— Мы немного поели. Было много обычных разговоров между мной, мамой и Тьяго. Мануэль был спокоен, и его намеренно игнорировали. Предполагаю, что ему это надоело, потому что через некоторое время он, наконец, вмешался, начал с каких-то дерьмовых разговоров о том, как он сейчас управляет делами, и что ему не нужно, чтобы я это делал. И я ответил. Сказал ему, что знаю, что делаю, и этого хотел бы мой отец. Тогда он разозлился.
— Тьяго был нервным, зажатым. Он никогда не противоречил Мануэлю, и мама никогда ничего не говорила. Она знала, не стоит вмешиваться без необходимости, но я не был похож на них. Я был в ярости. Как он посмел сказать мне, что, черт возьми, делать в мой день рождения? Как он посмел пытаться унизить меня? Как он посмел обращаться со мной, как с бесполезным ребенком? Я помню, как проклинал и проклинал его, извергая свою ненависть. Говорил мерзкие слова. Мой непослушный язык заставил его захотеть причинить мне боль. И он сделал это. Он причинил мне боль, причинив вред единственной семье, которая у меня действительно осталась.
— Он вытащил пистолет, приставил его к моей голове, а затем приказал слугам, чтобы принесли больше еды и сказал мне, что я должен все это съесть. Все до последнего кусочка. Там было множество испеченных блинов, яиц, бекона и колбасы. Это было слишком много, чтобы съесть одному человеку, особенно для меня. Но тарелки продолжали прибывать. Их количество казалось бесконечным. Сначала я отказался, сказал, чтобы он поцеловал меня в задницу и пошел трахать свою мать. Я не должен был так говорить, потому что он повернулся и сказал: «А как насчет того, что бы я трахнул твою?».
Я ахаю, широко распахнув глаза. Драко смотрит не на меня, а на картину. Взгляд серьезный, кулаки сжаты.
— О нет, — выдыхаю я.
— Мануэль дополнительно заплатил одному из охранников, чтобы тот приставил пистолет к моему затылку, в то время как он выдернул мою мать с ее места и перекинул через стол прямо перед нами. Он разорвал ее юбку сзади, обнажая ее, одновременно расстегивая ремень. Он сказал мне, что если я попытаюсь пошевелиться или сделать что-нибудь, чтобы остановить его, он заставит ее сосать его член. Он сказал мне съесть все это, и что он не перестанет трахать ее, пока я не закончу.
— В итоге, со слезами на глазах, я продолжил есть. Все это время он трахал мою мать — свою собственную, блядь, сестру! — выплевывает Драко, и теперь он злится. Он сжимает и разжимает кулаки, пристально глядя на изуродованный портрет, который он создал.
О, Боже мой. У меня нет слов. Абсолютно. Трахать сестру? Чтобы преподать урок? Чтобы продемонстрировать силу и контроль? Как чертовски безумно.
— Я проглотил все это ради мамы, все время избегая ее взгляда, и с пистолетом, направленным мне в затылок. Тьяго съел немного вместе со мной, чтобы помочь. Мануэля, казалось, это не волновало. Он был слишком занят, наслаждаясь тем, что трахал свою родственницу, — процедил Драко сквозь стиснутые зубы. — Мама не переставала плакать, и я мог сказать, что она хотела повернуться и уничтожить его, но также она принимала это и не сопротивлялась ради меня. Она всегда терпела худшее из-за меня, но, думаю, что это было самое худшее. Я был импульсивен и никогда не мог заткнуться, и она всегда расплачивалась за это.
— Я наполнялся и наполнялся едой. Меня стошнило один раз, прямо на собственные колени, но я снова продолжил есть, пока каждая тарелка не была чистой. И когда я закончил он, наконец, остановился, подошел прямо ко мне и кончил на меня. Он кончил... на меня. Как будто я его шлюха. Немного спермы попало мне на щеку, грудь и штаны. Я никогда не забуду того, что он сказал мне. Он сказал: «Помни об этом в следующий раз, когда попытаешься бросить мне вызов. Я буду трахать твою мать прямо у тебя на глазах и после кончу на твое уродливое лицо».
В комнате воцаряется мертвая тишина. Слышу, как у меня звенит в ушах от этого — пронзительный звон ужаса и правды, который почти оглушает меня.
Драко, наконец-то, опускает сжатые кулаки и, нахмурившись, идет к картине.
— Думаю, что именно он вытянул из меня ту сторону, которую я никогда не хотел вызывать. О которой я всегда знал, что она была где-то внутри, но не думал, что мне придется использовать ее, пока я не стану немного старше. Я видел это раньше, рядом с моим отцом, рядом с Лионом, даже от некоторых охранников. Это тьма, которая накрывает, тень, от которой ты не можешь избавиться. Это забирает твою душу на всю жизнь. Я никогда не думал, что стану таким человеком, каким стал. Что-то внутри меня сломалось в тот день. Что-то щелкнуло... — он щелкает пальцами, — вот так просто. Без предупреждения. Что-то просто переключилось внутри меня, как будто мои внутренние часы терпения и ценностей наконец-то остановились.
— В ту же ночь я застрелил охранника, которому он заплатил, чтобы держать пистолет у моей головы, за то, что тот предал меня. Я застрелил его, когда он вышел покурить на пляж, из пистолета, который отец когда-то подарил мне. Я ждал, чтобы убить его. Он был один, поэтому я спрятал его в том сарае, оставил раненным, заставляя его думать, что он умрет медленно, истекая кровью. А потом я поднялся в комнату Мануэля — вот в эту самую комнату — и ударил его ножом во сне. Прямо в живот. Он думал, что я слаб, что я слишком боюсь последствий, чтобы мстить. Он был гребаным идиотом и ослабил свою бдительность рядом со мной. Он не напугал меня. Он только разжег ярость, которую я запер внутри себя, давая мне более чем достаточную причину для того, чтобы освободить мою агрессию.
— Я нанес ему один сильный удар, достаточно, чтобы он истекал кровью и страдал, но все равно чувствовал все, что я с ним делал. Я засунул ему в рот свое грязное, в пятнах спермы нижнее белье. Пристегнул его к кровати цепями, которые притащил из сарая. Я хотел, чтобы он видел мое лицо, пока я пытал его — пока разрезал его лицо, рана за раной. Хотел, чтобы он почувствовал это, когда я выколю ему глазные яблоки, а затем перережу горло, наслаждаясь его агонией. Я хотел видеть, как он истекает кровью и страдает. Чтобы он знал, что расплачивается за каждое мгновение, когда я сидел за тем гребаным столом за завтраком. Это была не быстрая смерть. Поверь мне. Это было медленно и болезненно. Я уверен, что он все чувствовал, и я получил огромное удовлетворение от этого.
Звучит знакомо. Слишком знакомо. Того же я хотела для Бэйна. Медленно и болезненно. Не самую легкую смерть.
— Он был первым, кого я убил, и я ни капельки не сожалею об этом, — продолжает Драко. — На самом деле, я помню, что чертовски сильно наслаждался этим. Иногда мне жаль, что я не могу повторять это снова и снова, так же, как он входил и выходил из моей мамы снова и снова, зная, что причиняет ей боль. Зная, что опозорил ее, оскорбил доверие и воспользовался ею, когда она была так уязвима.
Он поворачивается и смотрит на меня.
— Итак, когда он сгинул, я действительно стал королем. Я создал новые правила, чтобы их соблюдали. Я уволил охранников, которым не доверял, некоторые ушли или я уничтожил их, чтобы они не могли сказать ни слова о том, кто теперь руководит и управляет Мексикой. Я. Шеф.
— Все, кто находится под моей крышей, должны являться на завтрак вовремя. Кроме охранников, но они едят досыта, сколько бы им ни хотелось, и им это нравится. Опоздание для меня неприемлемо, потому что я всегда приходил вовремя, даже в один из худших дней моей жизни. — Наконец, он смотрит на меня. — Возможно, я был с тобой суров поначалу из-за завтрака, но после того дня я поклялся себе, что никогда не позволю никому в этом доме не уважать меня. Ты следуешь моим правилам, и жизнь становится легкой. Идешь против них, и сама себе усложняешь жизнь.