Ненависть навсегда
Шрифт:
Но отныне ему незачем молчать. Он решил заговорить первый:
– Ты тоже не угодил тюремщикам? За что тебя наказали?
– Не знаю. – Гость придвинулся, чтобы лучше рассмотреть своего нового друга по несчастью. Кожа у него отливала бронзой, в темных глазах таилась тревога. – Ты кто?
– Саша Пастухов.
– Почему в Штрафном Изоляторе сидишь? Штрафник? Особо опасный?
– Я не знаю, кем меня считают. Сижу в одиночке очень долго.
– Сколько?
Вопрос вызвал горькую ухмылку.
– Не знаю. В этих бетонных стенах я точно потерялся.
Саша замолчал. Ком поднимался к горлу. Если он скажет еще слово, то остановить очередную истерику будет невозможно. Каждый раз, когда вспоминает перенесенные оскорбления, он будто бы переживает
Незнакомец ходил кругами, знакомясь с камерой. Остановившись посередине, он вытянул руки, чтобы измерить расстояние от стен. Не хватило какой-то ладони, чтобы дотянуться до двух одновременно. Затем незнакомец проверил койку на прочность. Толстая полка сомнений не вызвала, ибо была сколочена из досок крепкого сорта древесины, но цепь, на которой держалась вся конструкция, почернела от старости и в отдельных местах покрылась ржавчиной.
– На каком этаже ты спишь? – спросил гость, когда уже запрыгнул на второй этаж.
– На первом.
– А матрасы где?
– Выдадут на вечерней поверке. И то не факт.
Незнакомец скорчил гримасу, улегся на голую деревянную койку. Знакомиться он не спешил, поэтому Саша спросил сам:
– Как хоть тебя зовут?
– Войнов Глеб. И когда у него болит голова, я за него не ручаюсь.
Я тоже за себя не ручаюсь, хотел ответить Саша, но промолчал. Незачем портить себе и другим настроение. Сегодня настоящий праздник, ведь у него наконец появился собеседник!
Когда послышалось мерное сопение, Саша Пастухов подкрался к своей койке, как мышь, стараясь не производить лишнего шума. Усевшись, он наклонил голову так, чтобы правое ухо было обращено вверх. И с жадностью стал ловить звуки. Такое странное и блаженное чувство… кажется, он целую вечность не слышал дыхания другого человека.
Глава 9
Иногда час пролетает за минуту, а иной раз длится целой вечностью. Если ощущение времени зависит от темпа жизни, то в Штрафном Изоляторе всего этого не было – ни темпа, ни жизни. Имелась только бетонная плита сверху, давящая массой, как крышка гроба, стена справа, стена слева. Глухо, темно. От пола разило канализацией, и Глеб этим дышал. Неудивительно, что он стал похож на мертвеца. Его миндальная кожа побледнела минимум на тон.
Свыкаясь с ролью особо опасного преступника, большую часть времени Войнов Глеб проводил на верхней полке, направив взгляд в пулеметное окно. Эта пятисантиметровая щель под потолком, куда не поместилась бы ладонь ребенка, являлась в Штрафном Изоляторе окном, но по устройству напоминала амбразуру для стрельбы из пулемета. Поэтому так и называли – пулеметное окно. Для чего сюда вогнали чугунные прутья, вразумить было сложно. Но посыл однозначно чувствовался: не пролезешь, не проползешь и белого света не увидишь. И все-таки Войнов Глеб пытался. Он пытался разглядеть небо, деревья или что-нибудь живое, напоминающее о лучших временах, и иной раз смотрел в просветы целыми часами.
Когда не моргал слишком долго, яркий уличный свет, точками сочась сквозь стекло, обретал вид живой картинки. То ли начинали плавиться мозги, то ли это дремота одолевала при открытых глазах, но Глеб видел перед собой, как живые, улицы Москвы. Почему именно Москвы? Совсем недавно она была так близко…
Впрочем, и сейчас недалеко. Воспитательная колония, где собрались несовершеннолетние преступники из Москвы и области, удалена от столицы на километров сто – намного ближе, чем все бывшие места жительства. Санкт-Петербург находится в шестистах, а Краснодар вообще в тысячах километрах. Но обидно больше всего другое: когда Глеба скрутили сотрудники, он был практически в Москве. Где-то совсем рядом, в двадцати километрах, в городе Мытищи, в гостях у мамы. Ничего не предвещало беды, он прекрасно проводил время: играл с младшим братом в приставку, курил на балконе и жил не выходя из дома, как хипстер. Кто же мог подумать, что именно та роковая башенка, растворяющаяся в синеве горизонта, рисующаяся поверх необъятных зеленых лесов с балкона, нарушит устоявшийся образ жизни? Останкинская, понял он, затягиваясь сигаретой, и вместе с этой затяжкой на душе стало тоскливо. Именно в тот момент он осознал, как скучает по бесшабашной жизни, которую вели они с друзьями в Санкт-Петербурге. Если там они давали на клык в любой пивной, то здесь Глеб один, без гроша в кармане. В Москве без капусты не отдохнешь, это знает каждый. То был отправной момент всех теперешних бед. Он дернул у школьника мобильный, а на следующий день дернули его самого. На допрос.
Глеб моргнул.
Самое обидное, черт, продать телефон так и не успел. И погулять в Москве тоже. Отныне приходится гулять в своем воображении! А что, времени на это достаточно. Неспроста же он когда-то листал фотографии Москвы и удивлялся контрасту в архитектуре. Среди потока автомобилей и бегущих по своим делам людей, среди кофейни и рыбного ресторана, практически у самого метро возвышалась какая-то древняя красивая церквушка. Возле двух этажных домов, окрашенных в нежно-голубой, зеленый, розовый, точно в каком-нибудь девятнадцатом веке, при Пушкине, стоит баскетбольная площадка, где бегают по пояс голые парни и кидают мячик в кольцо. И больше всего удивляет, что при всей этой многогранности и сложной совместимости, древние строения остаются в идеальном состоянии. За культурное наследие Глеб может пояснить кому угодно, за два года проживания в Санкт-Петербурге он научился многому. И с уверенностью заявляет, что в Москве жить лучше. В Москве дома имеют ухоженный вид, не обшарпанный, на стенах нет грязи и шелушившихся слоев краски. Столица совмещает в себе как современный, так и исторический облик России, что делает ее намного разнообразней, а значит ценнее и богаче Культурной Столицы.
Глеб моргнул.
Первым делом он направился бы не на Красную площадь, а в развивающийся деловой центр Москва-Сити. Река там изгибается так, что создается впечатление, будто небоскребы стоят на острове. Остров со стеклянными горами – где можно увидеть подобное, как не в столице? Там шумит вода, на поверхности играется рябь, где-то кричат галки. В реке отображается стеклянное здание, уходящее в голубизну неба, и чтобы увидеть верхушку, нужно высоко задрать голову.
Но Глеб моргнул. Не сам, что-то толкнуло в плечо.
– Просыпайся, друг, уже шесть часов. С минуты на минуту начнется поверка. – Лицо сокамерника своей бледностью выделялось на фоне серых стен. Луч солнца мечом разрезал камеру.
– Я не спал, – пробурчал Глеб, с разочарованием плюхнувшись назад. Мысли о свободе хороши, но они поднимают в нем злость. Жизнь за стенами кипит без его участия, и никому нет дела, что он гниет в Штрафном Изоляторе. Люди занимаются делами, кто-то встал пораньше, чтобы выгулять собаку или сходить в тренажерный зал, кто-то спит этим солнечным утром, а Войнов Глеб должен заниматься не пойми чем. По правилам утренней поверки заключенные должны находиться у решетчатой двери, должны быть в одних трусах, стоять плечом к плечу, просунув руки в отверстие решетки. Если тюремщик входит в камеру, то заключенные перемещаются к дальней стене, уткнувшись носом в бетон. Когда тюремщик забирает матрасы и запирает дверь, поверка заканчивается. Тогда заключенным предоставляется свобода действий, они уже могут заниматься чем угодно. Будто было бы чем.
– Зачем мы каждый раз раздеваемся? – Войнов Глеб снял рубашку, но спрыгивать босыми ногами на бетон пока не спешил. Когда услышит Повислого в коридоре, тогда слезет.
– В целях безопасности. Чтобы мы не могли спрятать какой-нибудь камешек в складках одежды. Повислый боится, что мы ему по башке треснем. – Взгляд Саши задержался на груди Глеба. – А еще он проверяет, нет ли у нас побоев.
– Которые он сам же нам оставляет. – Пошутил Глеб, но как-то самому стало паршиво от своей шутки.