Ненависть
Шрифт:
У нея дрожали колѣни.
— Я уѣзжаю, Евгенiя Матвѣевна.
— Куда?.. Зачѣмъ?..
— Наша школа расформирована, и мы всѣ получили предписанiя немедленно вернуться къ своимъ частямъ.
«Немедленно» показалось Женѣ почему то страшнымъ и внушительнымъ словомъ. Она въ какомъ то печальномъ раздумьи повторила: -
— Немедленно…
— Я долженъ ѣхать въ Омскъ, въ распоряженiе войскового начальства.
— И вы ѣдете?.. Когда?..
— Черезъ часъ я ѣду въ Петербургь, чтобы завтра утромъ попасть на Сибирскiй экспрессъ.
— Вотъ
— Баянъ уже поѣхалъ утромъ съ вѣстовымъ. Отправка его и помѣшала мнѣ поѣхать въ Пулково. Да, какъ видите, все къ лучшему.
— Все къ лучшему… Вы думаете…
— Я пришелъ проститься съ вами, съ вашей тетушкой и вашими кузинами… Поблагодарить ихъ за ихъ ласку… Богъ знаетъ, когда и какъ мы съ вами увидимся.
— Что-же это?.. Война?..
Геннадiй Петровичъ не успѣлъ отвѣтить — Марья Петровна и Шура вошли на балконъ и разговоръ сталъ общимъ.
Нѣтъ, войны еше не было, но она могла быть и офицеры должны быть при своихъ частяхъ.
Задолго до отхода поѣзда Геннадiй Петровичъ поднялся уходить. Ему нельзя было сегодня опоздать. Шура и Женя пошли проводить его. Чуткая Шура — она казалось понимала все, что происходило въ душѣ Жени — сѣла на скамейкѣ у станцiи, Женя ходила по перрону съ Геннадiемъ Петровичемъ. На станцiи почти никого не было. Прошелъ офицеръ кирасиръ въ бѣлой фуражкѣ съ голубымъ околышемъ и дружелюбно обмѣнялся воинскимъ привѣтствiемъ съ Геннадiемъ Петровичемъ и это обычное привѣтствiе показалось, въ томъ состоянiи въ какомъ находилась Женя, чѣмъ то особеннымъ. Точно подчеркивали они свою общность, свою товарищескую спайку… для войны!..
Двѣ барышни дачницы въ мордовскихъ костюмахъ съ пестро расшитыми передниками гуляли съ длиннымъ гимназистомъ въ коломянковской блузѣ и сѣрыхъ штанахъ. Отъ нихъ пахло пудрой и духами.
По обѣимъ сторонамъ станцiи были лѣса. Прямо напротивъ, на слегка всхолмленномъ полѣ, на его дальнемъ концѣ, блестѣли крыши аэропланныхъ ангаровъ и подлѣ возились люди. Они казались маленькими букашками. Съ полустанка «Звѣринецъ» доносились паровозные свистки.
Все было мирно. Гурдинъ, нагнувшись къ уху Жени, успокоительно говорилъ прiятнымъ тихимъ голосомъ. Онъ былъ спокоенъ, и хотѣлось ему вѣрить.
— Мобилизацiя… Конечно, можетъ быть и мобилизацiя… Но во всякомъ случаѣ она еще не объявлена и будетъ объявлена или нѣтъ — кто это знаетъ? Нашъ Государь миролюбивъ и безконечно любитъ Россiю… Ну, если только Государь повелитъ — будетъ война — будетъ и побѣда.
— Побѣда?..
— Несомнѣнно.
Мимо прошли барышни съ гимназистомъ. Барышни смѣялись, гимназистъ извивался между ними и, наклоняясь то къ одной, то къ другой, громко сказалъ, чтобы и Женя его слышала: -
— Межъ двухъ розъ репейникъ росъ.
— Это вы-то репейникъ? — хохотали барышни, — Очень даже просто.
Они разошлись. Гурдинъ и Женя примолкли. Въ каждомъ шла своя внутренняя работа. Они шагали въ ногу, и мѣрно поскрипывалъ сухой гравiй платформы подъ ихъ ногами. Надо было слишкомъ много сказать. Слишкомъ мало было для
— Если ничего не будетъ, я сейчасъ-же и вернусь, я попрошу отпускъ.
Опять встрѣтились гимназистъ съ барышнями.
— Ахъ, оставьте, пожалуйста, — говорила высокая блондинка съ вѣнкомъ изъ васильковъ на русой головѣ. — Ни одному слову вашему я не вѣрю.
— Да ничего подобнаго, — басилъ гимназистъ.
Они прошли и снова Женя и Гурдинъ были какъ-бы одни.
— Если будетъ война… Обѣщайте мнѣ, Евгенiя Матвѣевна… Обѣщайте, что вы дождетесь меня. Конечно… Если не калѣкой… не инвалидомъ.
— Зачѣмъ вы это говорите… Вы знаете, что я всегда… при всѣхъ обстоятельствахъ буду вамъ вѣрна… Я буду васъ ждать… Всегда…
— Богь не безъ милости — казакъ не безъ счастья.
— Какъ вы думаете?.. Это будеть долго?.. Война?..
— Кто можетъ это сказать?.. Бывали войны, которыя тянулись много лѣтъ.
— Много лѣтъ, — тяжело вздохнула Женя. — Слушайте — пишите мнѣ.
— Какъ только позволятъ обстоятельства… Мы, казаки, всегда будемъ впереди. Не всегда будетъ возможность послать письмо.
— Впереди… Это такъ опасно… Все равно — пишите. Пишите все, что вы думаете… что будете переживать… Я буду все съ вами… Это очень важно. Оч-чень.
— Я буду писать.
— Но… если ни одного письма отъ васъ не будетъ… Мало-ли тамъ почему… Все равно знайте… Я васъ дождусь… Какой бы вы ни были — прiѣзжайте… Все это очень серьезно…
Съ глухимъ и — показалось Женѣ — тревожнымъ гуломъ подкатилъ поѣздъ къ платформѣ. Шура подошла къ Геннадiю Петровичу. Стали прощаться. Геннадiй Петровичъ стоялъ на ступенькѣ вагонной площадки.
— Ну… — сказала Женя и какимъ то дѣтскимъ, точно безпомощнымъ движенiемъ потянулась руками къ Геннадiю Петровичу. Тотъ быстро скинулъ фуражку и нагнулся къ дѣвушкѣ. Женя горячо обняла его и крѣпко поцѣловала въ губы.
Звякнули вагонныя цѣпи, сначала тихо и медленно, потомъ громче и скорѣе загудѣли колеса, запѣли свою дорожную скучную пѣсню. Геннадiй Петровичъ стоялъ все на той же ступенькѣ и махалъ фуражкой. Женя смотрѣла на него. Пронзителенъ и печаленъ былъ взглядъ ея потемнѣвшихъ глазъ.
Домой дѣвушки шли аллеями Прiоратскаго парка. Онѣ шли мимо тѣхъ самыхъ полянъ, гдѣ прошлою весною такъ богато цвѣли фiалки. Подъ ними, длиннымъ серебрянымъ блюдомъ тянулось озеро. Вѣтеръ набѣгалъ на него и муаровыя волны колебали зеркальную гладь. И такъ же, какъ въ ту весну, стая бѣлыхъ утокъ плыла по озеру, оставляя за собою сверкающiй длинный слѣдъ.
Тихо сказала Женя: -
— Ты знаешь, Шурочка, вотъ иду я знакомыми мѣстами, тѣми, гдѣ ходила столько лѣтъ и мнѣ кажется, что это уже не я иду. Что я уже совсѣмъ, совсѣмъ не та, что была тогда, когда первый разъ встрѣтила Геннадiя Петровича и отдала ему фiалки. Точно та Женя съ растрепанной косой была кто-то другая или ея совсѣмъ не было. Она умерла… Что это такое?.. Какъ это объяснить? Неужели и дальше такъ будетъ? Ты понимаешь меня Шура?..