Ненависть

Краснов Петр Николаевич

Колмыковъ подалъ гостьѣ соломенный стулъ, самъ остался стоять у дверей.

— Вы читали послѣднiя газеты, Николай Финогеновичъ?..

— Такъ… «Областныя» проглядывалъ. О гулевомъ скотѣ объявленiя… Ну и кто что про войну пишутъ…

— Вы думаете, у насъ, Николай Финогеновичъ, будетъ война?..

— Да ить, кто-же про то знаетъ, вѣдаетъ, мамаша. Единъ токмо Богь. А Онъ, рази намъ скажетъ чего?..

— Я читала вчера Петербургскiя газеты и мнѣ стало прямо страшно.

— А что?.. Чего тамъ ишшо пишутъ?..

— Страшно за Тихона Ивановича.

— Такъ ить вѣрно… Я знаю… И

то на самой, на границѣ Австрицкой. Ежели чего, въ первую голову. Мобилизацiя шесть часовъ. Ночью разбудили — проздравили, а на утро и нѣтъ ихъ.

— Я вотъ и думаю, Николай Финогеновичъ, не поѣхать ли мнѣ повидаться?.. Провѣдать?.. Ну и если Господь судилъ… собрать въ походъ чего надо.

Старый казакъ задумался, присѣлъ на скамью и долго смотрѣлъ въ окно, за которымъ разгоралось, въ пурпуръ ударяло, огнемъ жаркимъ пылало на востокѣ небо.

— А что-же, мамаша… И правда такъ. По хутору гутарятъ и такъ и эдакъ… Конечно, бываетъ — одна брехня… А только… не приведи Богъ, ежели чего такого не прилучится… Вотъ твоя совѣсть, значитъ и спокойна… Простимшись… По Божецки.

— Время-то горячее.

— Такъ оно для всѣхъ, мамаша, горячее. Вы того, копнить не начинали…

— Какое… Сегодня кончаемъ.

— Ну вы вотъ чего. Вы объ этомъ не сумлѣвайтесь. Хозяйство, оно дѣло наживное. Голову имъ не морочьте. Я за вашимъ хозяйствомъ по сосѣдски присмотрю. Коли гдѣ понадобится — мiромъ поможемъ. Всѣ навалимся, въ разъ уберемъ и въ стога помечемъ… Другой разговоръ. Хлѣба косить пора приходитъ. У васъ какъ съ машиной?..

— Маленькая поправка нужна. Хотѣла на этой недѣлѣ заняться.

— Однако кузнецъ могетъ?

— Я показывала. Берется.

— Ну, такъ и ѣзжайте съ Богомъ. Вашъ Павелъ, работникъ совѣстливый. Ну и я заглядать буду по сосѣдски кажинный день. Закладайте коней въ бричку и айда на станцiю. Богъ дастъ, коли благополучно — такъ черезъ недѣлю и обратно будемъ васъ ождать. Поѣзда ить нынѣ дюжа скорые. Не какъ прежде на коняхъ маршировали.

— Ну, спасибо, Николай Финогеновичъ. Такъ я на васъ надѣюсь.

— Не извольте безпокоиться, мамаша. Его благородiю поклонъ и нашимъ хуторскимъ, кого повидаете, привѣтъ отъ Тихаго Дона.

Николай Финогеновнчъ проводилъ есаульшу до тесовыхъ воротъ, поглядѣлъ ей вслѣдъ, перекрестился, взгромоздился на высокое желѣзное сѣдло грабель и тронулъ лошадей.

Золотое солнце всходило ему навстрѣчу, надъ степью.

V

Въ городскомъ Петербургскомъ платьѣ и шляпкѣ — Шура въ прошлый прiѣздъ одѣвала тетку — въ легкой кофточкѣ, Надежда Петровна ничѣмъ не напоминала бойкую хозяйку казачку, но походила на молодую помѣщицу. Работникъ Павелъ подергивалъ возжами, сытыя кобылки бѣжали рѣзво и, безпокоясь объ оставленныхъ дома жеребятахъ, заливисто, звонко, призывно ржали.

Кругомъ была все такая же мирная, полная спокойнаго труда картина, такая красота лѣтней работы, что Надежда Петровна стала забывать ночные страхи и заботы.

Когда спустились къ Дону на паромъ, кругомъ стояла полуденная тишина, Дремотно на бѣлый песокъ набѣгала тихая волна, цѣлуя

берегъ. Черные челны лежали кверху днищами. На кольяхъ висѣли сухiя, сѣдыя сѣти, Ивовый вентерь съ проломленнымъ сѣрымъ бокомъ валялся на пескѣ. Долго не могли добудиться паромщика. А потомъ, то поднимался, то падалъ въ свѣтлую воду скользкiй, липкiй канатъ и скрипѣли доски парома. Вода чуть журчала, раздаваясь въ стороны. Лошади тянулись къ ней.

«Нѣтъ», — подумала Надежда Петровна, — «какая тутъ можетъ быть война… Кому она нужна?.. Эка благодать-то какая!»

На станцiи никого пассажировъ не было. Сонный кассиръ, знакомый Надежды Петровны, какъ и всѣ въ этомъ краю знали другъ друга, — продалъ ей билетъ и сказалъ: -

— Мужа навѣстить ѣдете. Хорошее, знаете, дѣло. Только и у васъ и у нихъ самая страда. Маневры, поди начинаются.

Поѣздъ мчался по степному, пригрѣтому солнцемъ простору. Вагоны отстукивали колесами какую-то мелодiю и Надеждѣ Петровнѣ все слышался «Маршъ Радецкаго», который игралъ вчера вечеромъ Чукаринскiй граммофонъ. Голубая занавѣска у окна отдувалась вѣтромъ, падала на лицо, щекотала щеки, мѣшала смотрѣть. Кругомъ были золотыя поля пшеницы, ячмень въ прозелень ударялъ и стояли высокiе ровные овсы. Ряды бабъ въ бѣлыхъ платкахъ и цвѣтныхъ юбкахъ, казаки въ пестрыхъ рубахахъ косили хлѣбъ. У межи стояли тяжелыя подводы, бѣлые волы, опустивъ слюнявыя морды, дремали подлѣ, на «холодкѣ«подъ арбою въ тряпьѣ лежалъ ребенокъ, собака стерегла его, стояли глиняные кувшины съ молокомъ, лежала краюха хлѣба, завернутая въ суровую холстину. Поля перемежались погорѣлою степью. Вылетитъ изъ сухой чепыги чибисъ, взмахнетъ серебрянымъ крыломъ и зачертитъ по синему небу странный и быстрый узоръ.

Остановки были рѣдки, но, — такъ по крайней мѣрѣ казалось Надеждѣ Петровнѣ — очень долго стояли на какихъ-то глухихъ степныхъ станцiяхъ. Надежда Петровна смотрѣла на скучную бѣлую каменную постройку вокзала въ кружевной тѣни высокихъ бѣлыхъ акацiй, на стройныя раины, окружавшiя мощеный булыжникомъ дворъ, на садикъ съ узорнымъ заборчикомъ изъ старыхъ рельсовыхъ накладокъ, съ высокими махровыми мальвами, табакомъ въ цвѣту, громаднымъ ревенемъ съ лапчатыми листьями на малиновыхъ мясистыхъ стебляхъ и съ цѣлыми зарослями цвѣтущей шапками вербены. Повитель и душистый горошекъ повисли по забору и пряный запахъ цвѣтовъ мѣшался съ терпкимъ запахомъ каменно-угольнаго дыма.

На низкой песчаной платформѣ — никого. Выйдетъ сонный начальникъ станцiи въ растегнутомъ чечунчовомъ кителѣ и выгорѣвшей на солнцѣ красной фуражкѣ, сторожъ станетъ у звонка. Въ раскрытое окно внизу стучитъ телеграфъ. Гдѣ-то впереди шипитъ паровозъ и съ жестянымъ стукомъ падаетъ водонапорная труба. Откуда то доносятся вялые, сонные голоса. Кто-то изнутри зданiя спросилъ: — «давать отправленiе?» Начальникъ станцiи ушелъ въ контору, но поѣздъ еще долго стоялъ. Потомъ незамѣтно тронулись, передъ глазами Надежды Петровны, вызывая головокруженiе, поплыли постройки и садъ станцiи, застучали колеса и маршъ Радецкаго зазвучалъ въ ушахъ Надежды Петровны, сливаясь съ ритмомъ стука колесъ.