Ненависть
Шрифт:
– Не Гвиндейл,– печально улыбнулась она.– Ты пришел не к Гвиндейл. Теперь я это вижу. Ты пришел к Оракулу. Но поскольку Оракул – это тот, кто некогда был женщиной по имени Гвиндейл, и поскольку эта женщина одержима тобой, для тебя они могут быть взаимозаменяемы. Идем.
Она взяла его за руку и повела сквозь каскады арок в ту самую комнату, которая была главной для него, а может быть, – ему хотелось в это верить – и для нее тоже. Гвиндейл заперла дверь, словно кто-то мог побеспокоить их, и повернулась к Дэмьену с улыбкой на розовато-серых губах.
– Ну, спрашивай,– просто сказала она.
Он запнулся, недоуменно глядя на нее и осознавая, что совсем иначе представлял себе эту сцену.
– Это что... всегда происходит так? – не удержался он.
– Это и есть твой вопрос? – серебристо рассмеялась Гвиндейл.– Это каждый раз происходит по-разному, Дэмьен. По-разному – для каждого. И в том, как это происходит, часто и заключен ответ. Как ты думаешь, почему в храме столько залов?
– Так, значит...
– Никогда ни один человек не был так близок ко мне, как ты. Я просто не смогу быть для тебя Оракулом, если не останусь самой собой.
«Так, значит, ты такая»,– с изумлением подумал Дэмьен, словно впервые глядя на ее странное восхитительное тело. Он когда-то размышлял, является ли оно одной из сотен ее личин, и пришел к скептичному выводу, что вряд ли полубогиня снизойдет до своего истинного облика ради бессердечного и беспринципного бабника вроде него. К тому же она была слишком хороша, чтобы оказаться настоящей.
Он не учитывал того малозначительного факта, что она любила его. И правда – как он мог его учитывать, если не любил сам?
– Я встретил одну женщину, Гвиндейл,– негромко проговорил Дэмьен.– Я хочу знать, что она отняла у меня... что во мне было и как это вернуть.
Гвиндейл оказалась возле него, хотя еще миг назад стояла у дверей, взяла его за руку, положила ладонь на шрам. Он вздрогнул, вспомнив, как точно так же к нему прикасалась Клирис... которая сейчас казалась такой далекой, что он почти не верил в ее существование.
– Тебе придется пройти через это снова, чтобы понять,– чуть слышно сказала Гвиндейл.– Тебе придется... снова. Понимаешь?
Он слегка кивнул, чувствуя, как медленно закрываются глаза, и не имея ни малейшего желания противостоять навалившейся на плечи усталости.
– Ты опять окажешься там,– шелестел голос Серого Оракула,– но теперь ты знаешь, что должно произойти. Зная это, забудь о том, что кажется. Забудь о том, кто ты в этом сне. Забудь о том, что хочется чувствовать. И тогда ты, может быть, поймешь.
Ее руки примерзли к его плоти: правая – к кисти, левая – к щеке. И он знал, что если попытается сейчас отстраниться, то услышит, как с треском рвется его кожа, прилипшая к ее ледяному телу. Но ему не хотелось отстраняться, хоть он и не был исполнен восторга по поводу того, что ему предстояло. Снова... в самом деле, снова. Да. Почему бы и нет? Правда, он столько раз прокручивал в голове ту ночь, что сомневался в возможности увидеть среди глубоко въевшихся в память деталей хоть что-то новое... хоть что-то важное.
Но ей лучше знать. Гвиндейл все знает лучше. На то она и Оракул. А может, ему просто хотелось наконец поверить, что кто-то может ответить на его во– прос.
Дэмьен поверил и открыл глаза.
...Гостиница была очень приличной. Не высший класс, в столице бoльшая часть постоялых домов на порядок лучше, но для такого небольшого города, как Тэберг, вполне пристойный уровень. Человек, которого надо было убить, выезжал послезавтра ночью. Заказчик пожелал, чтобы убийство состоялось вне стен города, и у Дэмьена, таким образом, было два дня на кутеж и знакомство с местными достопримечательностями. Заказчик, естественно, не был осведомлен о том, что нанятый им убийца человек необщительный, сдержанный и нелюбопытный, что сама идея кутежа идет вразрез с его профессиональным кодексом, а осмотр достопримечательностей, ограничивавшихся древним монументом какому-то великому полководцу местного масштаба, не возбуждал в нем особого интереса. Впрочем, Дэмьен не стал спорить, когда заказчик щедро выделил ему две трети гонорара «на проживание», как он выразился. Дэмьен всегда брал вперед половину, но две трети, так две трети, ладно уж. От этого он не станет выполнять свою работу ни более, ни менее ретиво.
Он снял комнату, привычно осмотрел ее на предмет чего-нибудь подозрительного и вышел в зал, такой же чистый, светлый и в меру роскошный, как и апартаменты. Столы были лакированные, стулья (а не скамьи или табуретки, как в большинстве постоялых дворов) – с темной, довольно новой бархатной обивкой, пол натерт до блеска, матерчатые обои на стенах, барельеф на потолке, и все это мирно и гостеприимно сияло в свете десятков свеч, вставленных в начищенные бронзовые канделябры. Очень, очень приличное место. Цена соответствующая, впрочем. Он неплохо зарабатывал, но нечасто мог позволить себе подобные гостиницы.
Дэмьен сел за столик в углу зала – он всегда садился в углу, чтобы лучше видеть тех, кто находится в помещении. К нему тут же подбежала хорошенькая служанка, немедленно защебетавшая что-то о фирменном блюде. Дэмьен рассеянно кивнул, похоже, сделав ее немножко счастливей, дождался, пока она упорхнет, легкая, как мотылек, и откинулся на непривычно мягкую спинку стула, оглядывая зал. Посетителей немного – это слишком дорогое заведение, в таких местах никогда не бывает людно. Недалеко от него, слева, сидели мужчина и женщина, богато одетые; еще одна служанка, не менее привлекательная, чем та, что подошла к Дэмьену, расставляла перед ними бесчисленные и очень затейливые кушанья. Чуть дальше расположился старый мужчина воинственного вида в форме королевской армии, задумчиво потягивавший грог. На некотором расстоянии от него, почти в углу, как и Дэмьен, но чуть ближе к центру, сидела рыжеволосая девушка, одетая как наемник. Правая сторона зала была занята довольно шумной компанией из четырех или пяти мужчин. Они громко разговаривали и много смеялись, но пили мало, поэтому вряд ли стоило ждать неприятностей с этой стороны. У стойки, за которой копошился хозяин гостиницы, сидела немолодая женщина-менестрель, тихо перебиравшая струны лютни, а рядом с ней – еще одна, молча слушавшая, а может, просто думавшая о своем.
Вот и все.
Дэмьен оценил обстановку, скользнул по залу лишь одним взглядом и немедленно расслабился – насколько позволяли инстинкты. Городок вообще-то слыл тихим, может, потому заказчик и не хотел, чтобы убийство произошло здесь – оно всколыхнуло бы весь Тэберг и, уж конечно, не осталось бы незамеченным. Это было спокойное и безопасное место. «Когда-нибудь,– подумал Дэмьен,– когда я стану слишком стар, чтобы орудовать мечом, осяду в местечке вроде этого. Если доживу, конечно». Он усмехнулся последней мысли. Он всегда добавлял это «если доживу» – для проформы, потому что в самом деле никогда не знал, увидит ли завтрашний рассвет. Как, впрочем, и все в этом мире. Его профессия считалась опасной, но только Дэмьен знал, как она отвратительно, невыносимо, безумно скучна. Его боялись, да. Но ему бояться было некого. У него не было врагов. А те, кого он убивал за деньги, были не врагами, а жертвами. Скучно. Безумно скучно. Но это его жизнь, и, если задуматься, она даже лучше, чем у многих.
Менестрель закончила песню. Переглянулась с сидевшей у ее ног напарницей, перекинулась парой слов и, кивнув, взяла изумительный минорный аккорд. Вторая женщина, жгучая брюнетка в ярко-оранжевом платье, на несколько лет моложе менестреля, привстала, тряхнула буйной черной гривой, оперлась ладонью о сияющую в огнях свеч стойку и запела.
Прибежала служанка, неся дымящийся окорок на блюде с ажурной кованой каймой. Дэмьен отстраненно кивнул, когда она предложила ему к мясу красного вина, хотя обычно не пил,– в данный миг его гораздо больше интересовала певица у стойки, вернее, ее песня. Он не понимал языка – смутно угадывались слова староданайского, который он немножко знал, но некоторые звуки шли вразрез с фонетикой этого диалекта, ставя Дэмьена в тупик. Он не знал, понимает ли сама исполнительница смысл песни, но это не имело значения. Это было что-то... удивительное. Песня лилась из нее, словно дождь из осенней тучи, которые так часто в последнее время сгущались над головой,– Дэмьен давно не помнил такой дождливой осени. Но дожди были слабые, словно вкрадчивые; они стеснительно махали серыми ладонями, смущенно напоминая о своем существовании, и тут же таяли в туманном холодном воздухе, чтобы вернуться снова через день или час. Эта песня казалась такой же: она лилась тихо, неуверенно, монотонно, и в то же время это была одна из тех песен, которые не уходят, которые возвращаются снова и снова, тихо, незаметно, чтобы помахать серой ладонью и снова растаять во мгле.