Ненавистная фрау
Шрифт:
Он снова опустил руку мертвой девушки.
— Я отважусь предположить, что этот укол имеет какое-то отношение к смерти женщины. Кто-то насильно сделал ей инъекцию.
— В отношении нее многократно составлялся протокол за нарушение закона о наркотических средствах, — подбросила Пия информацию для размышлений. — Не могла она сама себе что-нибудь вколоть?
— Нет, это анатомически невозможно, — возразил профессор. — Женщина была правша. Если ты, будучи правшой, сама себе делаешь укол, то вряд ли будешь это делать левой рукой в правую, не так ли? Кроме того, невозможно самому себе сделать укол под
— А что ей ввели? — спросил прокурор. — Это можно установить?
— Мы проводим токсикологический скрининг, — ответил профессор Кронлаге. — С помощью такого экспресс-теста мы можем идентифицировать около трех тысяч различных веществ. И если мое подозрение подтвердится, мы в самое ближайшее время узнаем, не умерла ли она от яда.
— Ага, — кивнул прокурор Хайденфельд. — О’кей.
Кронлаге то и дело бормотал медицинские термины в свой микрофон и одновременно рассекал скальпелем внутреннюю поверхность правого плеча трупа.
— Такого рода неумело сделанная инъекция, — поучал он, — вызывает гематому, правда, у живого человека. У нашей погибшей имеются только кровоподтеки, так как она умерла вскоре после инъекции.
Пия довольно кивнула. Это было однозначным доказательством того, что ее теория верна. Это не самоубийство и не несчастный случай, а убийство.
Боденштайн взглянул на доктора Керстнера. Тот был лишь бледной тенью самого себя, если сравнивать с фото, висевшим на стене в приемной.
— Могу я задать вам еще пару вопросов?
— Да, конечно. — Керстнер сел на стул, на котором до этого сидел его коллега. У него был отсутствующий взгляд, и Боденштайн в какой-то момент заподозрил, что мужчина принял успокоительное средство.
— На какие деньги ваша жена приобрела «Порше»? — спросил он.
Во дворе раздался цокот копыт. Боденштайн бросил быстрый взгляд в окно. Две молодые женщины выгружали лошадь сивой масти из прицепа, пожилой мужчина водил по кругу гнедую лошадь, которая постоянно нервозно приплясывала и пронзительно ржала. Керстнер, казалось, ничего этого не замечал. Возможно, для него это были просто повседневные звуки. Он достал сигарету из пачки, оставленной Риттендорфом на столе, повертел ее в пальцах, погруженный в свои мысли, и наконец зажал губами. «Этими руками, — пронеслось у Боденштайна в голове, — он выполняет сложнейшие операции. Не убил ли он ими же свою жену?»
— Я тоже впервые увидел машину в субботу, — сказал Керстнер с оттенком горечи. — Вероятно, ей дал деньги один из ее… любовников. Она всегда меня обманывала. Только я слишком долго не хотел знать правду.
— Расскажите поподробнее о вашей жене и вашем браке, — попросил Боденштайн, но опять прошла почти минута, прежде чем Керстнер ответил.
— Что здесь рассказывать? — пожал он плечами. — Изабель меня никогда не любила. Сегодня я вынужден себе признаться, хотя унизительно осознавать это, что я был не чем иным, как средством для достижения цели. Я знал ее еще маленьким ребенком. Изабель была сестрой моего друга Валентина. Когда я вновь ее увидел, вернувшись из Америки, она была уже в положении и пыталась срочно решить свои проблемы. Я оказался как нельзя кстати.
Керстнер раздавил сигарету в пепельнице и тут же закурил следующую.
— Она вышла за меня замуж из чистого расчета. Не то чтобы она меня ненавидела, я был ей просто абсолютно безразличен. И это причиняло мне боль.
На улице возникла суматоха: пронзительное ржание лошади, резкий стук копыт, громкие голоса, хлопанье ворот. Но Керстнер даже не моргнул. Он ни разу не поднял голову и, казалось, внутренне находился где-то далеко отсюда. Большим и указательным пальцами левой руки он потер глаза.
— Пару недель назад между нами разгорелась ссора, и Изабель заявила, что я вообще не отец нашей дочери. — Голос Керстнера дрожал. Прошло несколько секунд, прежде чем он взял себя в руки. — Это был конец. С тех пор я ее больше не видел. До последней субботы.
Боденштайн почувствовал сострадание к сидящему напротив человеку и спросил себя, как можно справиться с таким унижением. В силу своей профессии он поневоле постоянно заглядывал в глубины человеческой души. Втайне Оливер нередко с пониманием относился к преступнику, которого безнадежность ситуации толкала на отчаянный поступок. Если Керстнер убил свою жену, что представлялось Боденштайну все более реальным, то это, вероятнее всего, было сделано в состоянии аффекта. Тяжесть многолетнего страдания стала настолько невыносимой, что это должно было привести к трагедии.
— Что жена хотела от вас в субботу? — спросил он.
Керстнер на секунду закрыл глаза, потом открыл их и пожал плечами. На какое-то мгновение наступила полная тишина, которую внезапно прервало жужжание мобильного телефона. Боденштайн недовольно взял трубку.
— Я не могу сейчас говорить, — проговорил он в телефон.
— Но это важно! — кричала Пия Кирххоф. — Нам теперь известно, отчего умерла женщина. Кронлаге обнаружил на сгибе правой руки ранку от инъекции. При экспресс-анализе крови и мочи выяснилось, что она умерла от смертельной дозы барбитурата. Точнее сказать, речь идет о пентобарбитале натрия.
Боденштайн бросил на Керстнера быстрый взгляд, но тот сидел с отрешенным видом.
— Это точно?
— Да, — подтвердила Пия. — Триаж-экспресс-тест достаточно надежен. Керстнер имеет доступ к пентобарбиталу. Это составная часть лекарственных средств, которые используются в ветеринарии для усыпления животных.
— Что насчет времени смерти? — осведомился Боденштайн.
— Доктор определил совершенно точно. Он считает, что смерть наступила в субботу вечером, между половиной восьмого и половиной девятого. Ах да, кое-что еще: незадолго до этого Изабель Керстнер сделала аборт.
— Все ясно, — лаконично ответил Боденштайн. — Увидимся позже.
Он взглянул на Керстнера. Доктор, погрузившись в раздумья, пристально смотрел перед собой на столешницу. Действительно ли все так просто? Этот человек убил свою жену, которая в течение нескольких лет лгала и изменяла ему, смертельным медикаментом, когда вновь увидел ее субботним вечером? Были факты, подтверждающие данную версию, но существовали и иные обстоятельства, свидетельствовавшие о его невиновности.
Почему Керстнер рассказывал эту компрометирующую историю? В известной степени он сам преподнес Боденштайну мотив убийства на серебряном блюдечке! Кажущиеся простыми решения вселяли в Оливера недоверие.