Ненавижу
Шрифт:
Когда пришла в себя на холодном асфальте, никого не было. Ушел. И что странно, я почти что испытала облегчение.
Остаток ночи ушел на то, чтобы зализать раны и принять душ. Горячий, почти обжигающий, но я все равно чувствовала себя грязной. И не потому, что мое тело подвернулось насилию пьяных подростков, а потому, что он даже не отвернулся. Это он меня изнасиловал, а не они. Он, нашедший научное объяснение каждому из человеческих пороков, за исключением трусости. Неужели и этот грех сидят в наших генах?! Но как тогда объяснить, что мать закрывает своим телом ребенка, не думая о том, что сама умрет?! Как объяснить, что люди рискуют своей жизнью, чтобы спасти кого-точужого и совершенно незнакомого? Будучи мертвыми, они шли. Будучи
— Представляешь, — удивлялся наутро Игорь. — Позвонил и сказал, что больше не может работать с нами. Изменились обстоятельства. Какие к бесу обстоятельства? У нас съемки в полном разгаре, у него контракт. Чего-то ты бледная какая-то, Алиса. Заболела?
Жена Цезаря должна быть вне подозрений. Я жена Селезнева, и тоже вне подозрений. Промолчала. Но ничего не забыла. И не простила. Имею право. Одно КВД чего стоит, но не будем об этом, ладно?! До сих пор больно.
Спустя годы я его случайно встретила. Он стал заведующим кафедрой, чуть-чуть округлился, приосанился, отпустил бороду, слегка неухоженную, но слегка. Эдакий мачо с налетом неустроенности: женщинки, ау! Я свободен! В нем было всего по чуть-чуть и слегка, но чего-то все равно не хватало. Мужественности, что ли?
Издали смотрела на этого человека и читала по морщинам историю современного Дориана Грея. Что сделал? Чего добился? К чему пришел? Что может записать твой ангел-хранитель в графу "Личные достижения"?!
Всю жизнь положил на то, чтобы сделать фамилию хотя бы на йоту благозвучнее. Семинары, Симпозиумы. Научные конференции. Заграничные командировки. И что? И все. Он даже на страсть был не способен. Роман стерильны, как и он сам. Интуитивно шарахался от смазливых девочек-студенточек. Служба — это главное: когда ты на службе, то мужчин и женщин не существует. Есть унисекс и служба. И вот итог. Доктор культурологии, защитившийся по теме элитарной культуры. Это как доктор кукольных наук. Карабас-Барабас от культурологии. А вокруг восхищенные Буратины, Мальвины, Пьеро и Артемоны, так и не сумевшие разглядеть под маской мачо полное отсутствие мужественности.
Я жадно вглядывалась в это постаревшее лицо и пыталась понять: какой из его пороков обеспечен генами, а какой — результат прожитой жизни. Есть что-то инфернальное в том, как со временем меняются человеческие лица. В них проступают потаенные мысли и желания. Иной в девяносто лет моложе тридцатилетнего. Спрашиваешь: в чем секрет? Да ни в чем, — отвечает. — Живи по совести, улыбайся и не делай пакостей. Так просто? Так сложно! По совести мало, кто сегодня способен. Я вот, например, не могу. И Мазурик не смог. Да он вообще ничего не смог. Желтоватый цвет лица говорит о застарелом простатите, плавно перешедшем в геморрой. Детей не наблюдается, если и были, то и не заметил. Жена — ухоженная блондинка, красящая корни своих волос в черный цвет. Я ее видела. На мой вкус, немного полновата, но лишний вес у женщины — эфемерен: сегодня она толстушка, завтра — худышка. И кремлевская диета здесь совершенно не причем. Похудеть можно (и это я знаю по себе) только от стресса. Но тогда, в нашу первую — заочную — встречу в ее жизни все было хорошо. Муж практически не изменял, работа, деньги были — но чего еще желать? Разве что подругу. И она со временем появилась. Но это совсем иная история.
Странно устроена человеческая психика: со временем можешь простить все. Ну, почти все. Глобальное. Значимое. Подлое. А вот мелочей простить не можешь. Что есть мелочи? Чужая юбка у твоей постели. Забытая губная помада у зеркала. Опять же не твоя. Другое имя во время близости. Выбитые зубы в подъезде. Взгляд мужчины, не сумевшего тебя защитить. Или денежную аферу, в которой тебя делают главным действующим лицом.
Вадима я знала с момента его рождения. Все-таки
В доме у них всегда было холодно, хоть и топили исправно. Мать обслуживала, отец покрикивал.
— Видала, Алиска, — говорил мой брат. — Какого бездаря она мне родила.
— Она родила, а ты ж чего не воспитывал?!
— Я — воспитывал, только у него в одно ухо влетает, а в другое вылетает. Отдал на карате. Поучился — бросил. Бальными танцами, говорит, хочу заниматься. Танцор с яйцами! И что не мешают? — крутой подзатыльник завершал начатый разговор.
— Тетка, можно я к тебе зайду? — звонил он по субботам.
— Заходи. Только если хочешь есть, продукты купи сам, у меня пусто в доме.
Приходил. Аккуратный, ладный, как девочка. Даже размер обуви долгое время оставался как мой — тридцать восьмой. И глаза… Как я любила эти глаза. Оленьи, опорошенные густыми ресницами. Тогда — наивные, потом — циничные.
— Как дела, племянничек?
— В школе или дома?
— Дома — ясен пень, не очень, а в школе?
— Аналогично.
— Тетка, почему люди такие? Нетерпимые. Ведь от того, что мне нравятся мальчики, я не перестаю быть самим собой.
— А почему они тебе нравятся?
— Они… родные. Когда я прикасаюсь к ним, то чувствую, что прикасаюсь к себе. Тебя не коробит?
— Нет.
Коробило, чего уж тут скрывать?! Мы терпимы к сексуальным меньшинствам ровно до того момента, пока этим меньшинством не становится кто-то из твоих близких. Моя подруга, к примеру, долгое время была председателем лиги "За розовый и голубой цвет", а потом совершенно случайно узнала, что ее муж, с кем она собиралась отпраздновать серебряную свадьбу, также весьма активно поддерживает голубой цвет. Теперь в ее гардеробе одежда исключительно красных и черных тонов — цвета агрессивной феминистки.
— Ой, тетка? А это что?
— Боа.
— Можно я примерю.
Потом появилась серьга в ухе, чуть подведенные глаза, но с моим братом не забалуешь — выбил: ремнем, презрением, остракизмом, чуть было не ляпнула — окастризмом.
Через несколько лет:
— Тетка, можно я зайду? Разговор есть.
Пришел. С букетом хризантем, бутылкой вина и тоской в глазах.
— Слышала? Женюсь. Папаша подсобил.
— Слышала. И даже видела — она красавица.
— Тетка, я гибну…
— Почему?
Опрокинул в себя бокал с вином. Облизнул безупречные губы.
— Я не знаю, что с ней делать.
— В смысле?
— В смысле в первую ночь. То есть теоретически знаю, а практически… Вдруг у меня не встанет. Я ведь с женщиной никогда…
Уже потом я задумывалась, он действительно пришел ко мне за этим? Выбрав точно момент, когда Селезнева был на очередной натуре. Подозреваю, что натуру ту звали Марина, но об этом после, после… Он мой племянник, я его тетка. Связаны кровью и родственными узами. В другой момент — никогда. Но когда женщина отвечала за свои слова и поступки? У меня ведь месяца три как секса не было. Селезнев, повторяю, на натурах. А любовники по курортам разъехались, да и не могла я уже конкурировать с молодыми и красивыми. А тут — молодой и красивый. И не чужой. И невинный со вкусом молочного йогурта — воздушный и чуть пряный от солнца и наступающего наслаждения. В конце концов египетские фараоны тоже друг с другом спали, и ничего — вымерли. Надо надеяться от любви.