Необходима осторожность
Шрифт:
Эдвард-Альберт почувствовал прилив ненависти к м-ру Майэму.
– Ведь в колледже, наверно, лучше учат, – промолвил он и, чтобы смягчить удар, прибавил: – Быстрее то есть.
– Легкого пути к знанию не существует, – возразил м-р Майэм. – Нет. Моим девизом всегда было: «Досконально». Как у знаменитого графа Страффорда. Поэтому займемся основами, элементами. Как будет по-французски определенный артикль, Тьюлер?
Это был легкий вопрос.
– Ле-е, ла-а, лэ-э, – пропел Эдвард-Альберт.
– Элементарный курс, – продолжал м-р Майэм, – вот все, что ему надо пройти.
– Мужской род – ле-е, женский – ла-а.
– А средний, мой милый? – спросила м-сс Тьюлер ободряющим тоном.
На губах м-ра Майэма появилась снисходительная улыбка.
– К сожалению, во французском языке нет среднего рода. Нет совсем. Третье слово, которое вы слышали – лэ-э, – просто множественное число. Французский язык во все вносит половое различие, – продолжал он свои объяснения. – Такова его природа. Любой предмет либо иль, либо эль. Иль – он, эль – она. По-французски нет ничего среднего, решительно ничего.
– Как странно! – воскликнула м-сс Тьюлер.
– Стол – ун табль – женского рода, как это ни дико. Ун шез, тоже женского, – будет стул. А вот нож – эн каниф – мужского. Заметьте: эн, а не ун. Вы слышите разницу между мужским и женским родом?
– Нож – мужчина. Стул – женщина. Мне как-то неловко, – заметила м-сс Тьюлер. – Зачем они так делают?
– Да так уж оно есть. А теперь, Тьюлер, как ты скажешь: отец и мать?
– Ле пер э ла мер.
– Хорошо. Очень хорошо. А во множественном?
Деликатно, но твердо м-р Майэм свел его с этой первой, безопасной ступени и заставил перейти к более трудным комбинациям. Память напрягалась, вызывая названия родства: тетя, дядя, племянник; потом разных предметов: яблоки, книги, сады, дома. Связь между ними осложнялась указаниями на принадлежность: моон, ма-а, нотр… Когда дело дошло до «книг тети садовника нашего дома», у Эдварда-Альберта голова окончательно пошла кругом. Он стал раздумывать, запинаться. М-р Майэм поправлял его и почти с нежностью все больше запутывал.
– Видите, – заявил он наконец, – он все-таки знает, но не вполне уверенно. Еще не досконально. Основа нетвердая, потому что до сих пор он не отдался этому всей душой. Пока он всего не усвоит как следует, так, что не вырубишь топором, посылать его в колледж будет пустой тратой денег.
7. Мистеру Майэму становится не по севе
М-р Джим Уиттэкер прислал на гроб м-сс Тьюлер большой дорогой венок, согласно лучшим феодальным традициям фирмы Кольбрук и Махогэни. В то же время он вдруг сообразил, что ведь был, кажется, ребенок, сын, о котором фирма ни разу не подумала и не побеспокоилась. Тот, кто унаследовал искусные руки и добросовестность Ричарда Тьюлера, не должен выходить из-под ее наблюдения. М-р Уиттэкер записал на клочке бумаги: «Узнать о мальчике Тьюлера», но записка затерялась где-то среди бумаг, и в хлопотах по поводу продажи коллекций знаменитого Боргмана он забыл про нее. Только через полгода этот клочок опять попался ему на глаза и призвал его к исполнению долга.
– Ах ты черт побери! – воскликнул м-р Джим. – Я совсем упустил это из виду.
И вот как-то утром м-р Майэм, немного потоптавшись вокруг Эдварда Тьюлера, произнес:
– Тьюлер, зайди ко мне в кабинет. Мне надо поговорить с тобой.
«Чего еще ему нужно от меня?» – подумал Эдвард-Альберт, предчувствуя что-то недоброе.
– Садись, – пригласил его м-р Майэм, ощетинившись всей своей обильной растительностью и вопросительно склонив голову набок с мрачным видом. Потрогав руками предметы на столе, он осторожно приступил к делу.
– У меня был сегодня утром один… гм… ну, скажем, посетитель. Он интересовался… Коротко говоря, он подробно расспрашивал меня о тебе. Спрашивал, сколько тебе лет, какие у тебя способности, какие виды на будущее, чем ты хочешь быть в жизни.
– Чудно, – вырвалось у Эдварда Тьюлера.
– Между прочим, он спросил меня, кто платит за твое учение. Я ответил, что это делаю я, как твой опекун. И спросил его, от чьего имени он учиняет мне этот… этот допрос. Он ответил, что по поручению м-ра Джемса Уиттэкера, который занимается торговлей стеклянными изделиями и фарфором под маркой – или, так сказать, под псевдонимом – Кольбрука и Махогэни. Твой отец, по-видимому, работал у него… или у них, что ли. Ты знаешь что-нибудь об этом джентльмене?
– Ведь это он прислал тот большой венок на мамины похороны, – заметил Эдвард-Альберт.
– Помню. Действительно, был очень дорогой венок. Да. Это то самое лицо. Но почему ему вдруг понадобились все эти сведения?
– Это был он сам? – спросил Эдвард-Альберт.
– Нет. Какой-то его доверенный. Но дело не в том. Ты, может быть, что-нибудь писал этому Уиттэкеру?
– Я даже адреса его не знаю.
М-р Майэм поглядел на Эдварда-Альберта проницательным взглядом:
– А если бы знал, написал бы?
– Ну, может, поблагодарил бы за этот венок.
М-р Майэм отстранил от себя некое смутное подозрение.
– А он, видимо, считает себя вправе знать о тебе все подробности. Интересно, насколько он уже осведомлен? Твоя дорогая матушка назначила меня твоим опекуном. Она была кроткая, чистая, праведная душа, и самой главной ее заботой было твое религиозное и нравственное благополучие. Она боялась за тебя. Боялась, может быть, как раз этого самого м-ра Джемса Уиттэкера с его псевдонимами и всякими хитростями. Если он хотел установить с тобой определенные отношения, зачем ему было прибегать к услугам какой-то сыскной конторы? На каком основании ко мне является сыскной агент и начинает расспрашивать меня о том, что у меня делается в школе?