Необходима осторожность
Шрифт:
– Никогда не трогай чужих собак, – заявила она ему. – Они кусаются. Укусят, заразят бешенством, и ты взбесишься и будешь бегать и кусать всех кругом. И те, кого ты укусишь, взбесятся.
В глазах ребенка мелькнуло выражение, говорившей о том, что эта перспектива показалась ему не лишенной привлекательности.
– И ты будешь кричать при виде воды и умрешь в ужасных мучениях, – продолжала она.
Проблеск интереса угас.
Кошек Эдвард-Альберт тоже приучен был бояться: у них колючки в лапах.
Иногда эти колючки бывают ядовитые. Очень часто люди заболевают от кошачьих царапин. Кошки заносят в дом корь. Они не любят человека, хоть и ласкаются к нему с мурлыканьем. А однажды она слышала страшную историю, которую необходимо было сейчас же рассказать обожаемому сыночку, о кошке, которая лежала, мурлыкая,
В конце концов у Эдварда-Альберта возникло отвращение к кошкам, и он объявил, что не может выносить их присутствия в комнате. У него появилась идиосинкразия к кошкам, как теперь принято выражаться – громко и неправильно. Но иногда он вовсе не замечал, как кошки подходили к нему, и это противоречило подобному утверждению. Лошадей он тоже боялся, понимая, что спереди и сзади они одинаково опасны для человеческой жизни. Овец он любил пугать и гоняться за ними, но в один ужасный день в Риджент-парке старый баран повернулся к нему, затряс рогами и обратил его в бегство. Он с криком бросился к матери, и та, бледная, но решительная, вмешалась, пошла навстречу опасности и очень быстро устранила ее, несколько раз раскрыв и закрыв свой серый с белым зонтик. Теперь он мог без риска проявлять свою храбрость только перед недавно привезенными из Америки серыми белками. Иногда он кормил их орехами, но как-то раз, когда они слишком осмелели и попробовали взобраться по его ногам и побегать по нему, он стал отбиваться от них ударами. Случайный прохожий обратил на это внимание матери, но она взяла его под свою защиту.
– От них можно набраться чего угодно, – сказала она. – Они ведь полны блох, а он ребенок нежный, чувствительный.
Таковы были выработавшиеся у Эдварда-Альберта реакции на местную лондонскую фауну. Его сведений о более резких экстравагантностях, которые природа разрешила себе после грехопадения человека, были почерпнуты главным образом из книг. Он придумал для собственного удобства чудесное электрическое ружье, убивающее без промаха и не требующее перезаряжения, и постоянно держал его под рукой, когда в мечтах блуждал по серебряным просторам морей. В темных углах дома и у него под кроватью скрывались гориллы и медведи, и ничто на свете не заставило бы его покинуть свое убежище под одеялом после того, как его этим одеялом укрыли. Он знал, что четыре ангела-хранителя бдят над ним, но ни у одного из них не хватало смелости или сообразительности заглянуть под кровать. Если он ночью просыпался, их никогда не было на месте. Он лежал, слушая, как что-то ползает, и всматриваясь в какие-то смутные, неопределенные тени, но наконец не выдерживал и громко звал мать.
– Опять приходил этот скверный медведь? – спрашивала она, наслаждаясь своей ролью защитницы.
Она никогда не зажигала света и не убеждала его в неосновательности его страха. Так он научился ненавидеть животных всякого вида и любой породы. Это были его враги, и в зоопарке он делал гримасы и высовывал язык самым опасным зверям за решеткой. Но всех превзошел мандрилл.
После мандрилла м-сс Тьюлер и ее сын некоторое время шли молча.
Есть вещи, которых нельзя передать словами.
У обоих было такое ощущение, что животным – всем без исключения – вовсе не следовало бы существовать и что, приходя в зоопарк, люди только поощряют его обитателей быть тем, что они есть.
– Хочешь покататься на слоне, душенька? – спросила м-сс Тьюлер, чтобы нарушить неловкое молчание. – Или пойдем посмотрим хорошеньких рыбок в аквариуме.
Эдвард-Альберт стал было склоняться к катанию на слоне. Но он пожелал прежде получше рассмотреть его. Ему пришло в голову, что хорошо бы сесть рядом с вожатым и получить разрешение колотить слона по голове. Но когда он увидел, как слон берет у публики из рук программы и газеты, и поедает их, и самым доверчивым образом передает вожатому монеты, и когда вдруг к Эдварду-Альберту просительно протянулся влажный хобот, Эдвард-Альберт решил лучше уйти домой. И они ушли.
5. Всевидящее око
Домашний очаг, где протекало духовное развитие Эдварда-Альберта в критический период, охвативший девять лет после смерти его отца, представлял собой меблированную квартиру на втором этаже. Эдвард-Альберт занимал в ней маленькую заднюю комнату. По счастливой случайности, квартира была без ванной, так что до самой смерти матери он совершал еженедельное полное омовение скромно: в перекосной ванне, в которую выливался большой бидон теплой воды, причем вся операция происходила в материнской комнате под бдительным материнским взглядом. Комната по фасаду служила столовой и залой; там был балкон, откуда мальчик мог наблюдать проделки своих сверстников, свободно резвившихся внизу на улице. По этой улице он ходил с матерью в школу и обратно или за покупками. Он сторонился собак и никогда не отвечал на вопрос прохожего. А когда раз какой-то мальчик из простых крепко ударил его кулаком в спину, он пошел дальше, не оглядываясь, как будто ничего не случилось. Но потом изобретал страшные способы мести. Только попадись этот мальчишка еще раз!..
Это спокойное, уединенное жилище сдавалось с обстановкой. М-сс Тьюлер никогда не имела ничего своего, хотя они с мужем часто толковали, что хорошо бы обзавестись своим домиком, купив мебель в рассрочку. Но, как мы видели, ни тот, ни другой не умели принимать быстрых решений.
Обивка кресел и дивана была скрыта от людских глаз, и увидеть ее можно было разве только украдкой. Мебель покрывали чехлы из линялого ситца или потертого кретона, дважды в год поочередно друг друга сменявшие… Двустворчатая дверь отделяла залу от спальни м-сс Тьюлер. В зале стоял буфет и книжный шкаф и висели картины: красивая гравюра с изображением оленя, преследуемого охотниками, вид Иерусалима, королева Виктория и принц-супруг с убитой ланью, егерями и т.д. – в pendant к оленю – и большое, внушительное изображение Валтасарова пира. Круглый стол, резная полка над камином и большое ведерко, куда входило угля на полшиллинга, дополняли убранство.
М-сс Тьюлер прибавила к этому множество сувениров, безделушек, фотографий в рамках и без рамок, изящных украшений, так что получилось очень мило и уютно. Она подумывала одно время, не купить ли пианино в рассрочку, но так как сама не играла, то побоялась, как бы не подумали, что она хочет пустить пыль в глаза.
В детстве Эдварда-Альберта совсем не было музыки, если не считать фисгармонии и бесконечных гимнов в церкви да шарманки за окном. Граммофон, пианола, радио еще не успели потревожить невозмутимый покой домашней жизни англичан, ее тишину, которую нарушали по временам только кашель, чиханье, шелест перевертываемой страницы, потрескивание дров да характерный храп газовых рожков, чей свет дополнялся затененным сиянием солидной керосиновой лампы, стоящей на суконной подстилке посредине обеденного стола. У лампы был стеклянный резервуар, и стоило до нее дотронуться, как руки начинали издавать слабый, но упорный запах керосина. По воскресеньям, когда наденешь чистое белье, вдруг пахнет лавандой. И в эту пропитанную ароматами тишину вдруг врезались «голоса лондонской улицы» – выкрики торговцев жареными каштанами, печеной картошкой и тому подобного.
На камине находилась рекламная открытка, которую м-сс Тьюлер раскопала в одном магазине среди объявлений, рекламировавших «Меблированные квартиры» и «Чай». На открытке стояли три слова, которым суждено было через много лет превратиться в национальный лозунг: «Безопасность прежде всего». Не представляю себе, какая вспышка ясновидения вдохновила авторов этого лозунга и какую именно опасность имел он целью предотвратить. Но он был дан и встретил живой отклик в сердце м-сс Ричард Тьюлер.
По сравнению с нашей современной бурной жизнью такое существование может показаться расслабляющим. Но в комнатке Эдварда-Альберта имелся более сильный призыв к его чувствам – на этот раз религиозным. Там висела раскрашенная картинка, изображавшая Спасителя среди детей, с надписью: «Пустите детей и не препятствуйте им приходить ко мне, ибо таковых есть царствие небесное».
Почему-то Эдварду-Альберту не удавалось отождествить себя ни с одним из этих розовых младенцев. Он их терпеть не мог, каждого в отдельности и всех вместе. Остальные украшавшие его комнату картины на религиозные темы оставляли его совершенно равнодушным. Он просто старался не смотреть на них. Но иные из пояснительных текстов тревожили его. Особенно «Око Твое на мне, Господи». Эта надпись ему не нравилась. Она не нравилась ему все сильней, по мере того как из прежнего малыша он превращался в большого мальчика.