Необычная фотография
Шрифт:
— В этой груди бьется сердце, и если преступить порог…
Но тут воцарившееся за столом молчание предупредило меня, что лучше оставить фразу незавершенной. С восхитительным присутствием духа Амелия обратилась ко мне:
— Вы сказали «пирог», мистер Таббс? Капитан Фланаган, могу я попросить вас отрезать мистеру Таббсу кусочек сладкого пирога?
— Тут почти ничего не осталось, — произнес капитан, едва не уткнувшись в пирог своей здоровенной головой. — Может, передать ему блюдо, Мели?
— Нет, сэр! — запротестовал я, устремив на Фланагана взгляд, который должен
— Не скромничайте, Таббс, мой мальчик, в кладовой наверняка есть добавка.
Амелия с беспокойством смотрела на меня, поэтому мне пришлось проглотить свою ярость с остатками пирога в придачу.
После ленча, получив указания, как найти дорогу к коттеджу, я прикрепил к камере чехол для проявления фотоснимков на свежем воздухе, пристроил ее на плече и зашагал в сторону холма, о котором мне сказали.
Моя Амелия сидела у окна с шитьем в руках, когда я проходил мимо; идиот-ирландец околачивался рядом. В ответ на мой взгляд, исполненный неугасимой любви, она озабоченно сказала:
— Я уверена, что камера слишком тяжела для вас, мистер Таббс. Хотите, я позову мальчика-слугу, и он понесет ее?
— Может быть, ослика? — хихикнул капитан.
Я резко остановился и повернулся к ним, преисполненный уверенности, что человеческое достоинство и гражданские свободы нужно отстоять сейчас или никогда. Ей я просто сказал:
— Благодарю вас, благодарю! — целуя свою руку при этом; потом, устремив взор на глупца, стоявшего рядом с ней, я прошипел сквозь стиснутые зубы: — Мы еще встретимся, капитан!
— Конечно, Таббс, надеюсь на это, — ответил этот безмозглый чурбан. — Обед ровно в шесть, не забудьте!
Меня охватила холодная дрожь; мои усилия, стоившие великого труда, опять пропали впустую. Я снова взвалил камеру на плечо и угрюмо пошел дальше.
Через несколько шагов я пришел в себя; я знал, что она смотрит мне вслед, и моя походка вновь обрела упругую бодрость. Что для меня значили в этот момент все капитаны на свете? Разве им под силу нарушить мое самообладание?
Холм находился почти в одной миле от дома, и когда я достиг его, то устал и запыхался. Тем не менее мысль об Амелии поддерживала меня. Я выбрал лучшее место с видом на коттедж, чтобы включить в кадр фермера и корову, бросил нежный взгляд на далекую виллу и со словами «это для тебя, Амелия!» снял крышку с объектива. Через одну минуту и сорок секунд я вернул крышку на место.
— Дело сделано! — воскликнул я, охваченный безудержным восторгом. — Амелия, теперь ты моя!
Весь дрожа от нетерпения, я спрятал голову под чехол и начал проявлять снимок. Деревья довольно нечеткие… ладно! Ветер раскачивал ветви, но это не будет очень заметно. А фермер? М-да… он прошел несколько ярдов, и прискорбно видеть, как много рук и ног у него появилось. Бог с ним! Назовем его пауком, сороконожкой, чем угодно… а корова? С большой неохотой я был вынужден признать, что у коровы три головы, и хотя такое животное имеет курьезный вид, его не назовешь живописным. Однако с коттеджем все было в порядке; его каминные трубы выглядели прекрасно. «С учетом всех обстоятельств, — подумал я, — Амелия будет…»
Но тут мой внутренний монолог был прерван хлопком по плечу, скорее бесцеремонным, нежели дружеским. Я высунул голову из-под чехла — нужно ли говорить, с каким спокойным достоинством это было сделано? — и повернулся к незнакомцу. Это был коренастый мужчина отталкивающей наружности, вульгарно одетый и жующий соломинку; его спутник превосходил его во всех упомянутых особенностях.
— Молодой человек, — начал первый. — Тут частное владение, так что сматывайте удочки, и давайте побыстрее.
Не стоит и говорить, что я не обратил внимания на эти слова, но взял бутылочку с гипосульфитом соды и стал закреплять фотоснимок. Он попытался остановить меня, я воспротивился; негатив упал и разбился. Дальше ничего не помню, хотя у меня осталось смутное впечатление, будто я кого-то ударил.
Если в тексте, который я только что прочитал, вы можете найти какое-то обстоятельство, послужившее причиной моего нынешнего состояния, можете оставаться при своем мнении. Но, как упоминалось выше, я потрясен, удручен, разбит, покрыт синяками с головы до ног и не имею ни малейшего представления о том, как это случилось.
ВЫХОДНОЙ ДЕНЬ ФОТОГРАФА
Перевод Андрея Боченкова
У меня все болит, саднит, ломит и гудит. Как я уже неоднократно повторял, я не имею ни малейшего понятия, как это произошло, и бесполезно донимать меня новыми расспросами. Конечно, если вам так уж хочется, я могу прочитать выдержку из своего дневника, содержащего полный отчет о событиях вчерашнего дня, но, если вы ожидаете найти в нем. разгадку этой тайны, боюсь, вас ожидает жестокое разочарование.
23 августа, вторник.
Бытует мнение, что мы, фотографы, в лучшем случае — слепцы; что мы воспринимаем даже самые красивые лица как определенное сочетание света и тени; что мы редко восхищаемся и никогда не любим. Это иллюзия, которую я жажду развеять, — если бы только мне найти в качестве модели юную девушку, воплощающую мой идеал красоты, и, самое главное, если бы ее звали (странно, почему это я испытываю безумную любовь к имени Амелия больше, чем к какому-либо другому?), — я уверен, что смог бы стряхнуть с себя эту холодную философическую вялость.
И этот час наконец пришел. Не далее как сегодня вечером я столкнулся на Хеймаркет-стрит с юным Гарри Гловером.
— Таббс! — вскричал он, фамильярно хлопая меня по спине. — Мой дядя хочет, чтобы ты был завтра у него на вилле с фотоаппаратом и всеми причиндалами!
— Но я ведь незнаком с твоим дядей, — ответил я со свойственной мне осторожностью. (NB. Если у меня и есть достоинства, то это спокойная, исполненная благородства осторожность.)
— Неважно, старина, главное, что он все знает о тебе. Выезжай первым поездом и возьми с собой всю свою химию, потому что там у тебя будет возможность обезобразить кучу физиономий и...