Необычное задание
Шрифт:
— Странно не это, а то, как развивались дальнейшие события, — упрямо настаивал на своем Мыльников. — Впрочем, и предыдущие тоже. Сначала Петр Великий непонятно с какой стати доверил написание истории России инородцу…
— Стоп! — впервые осмелился открыто перечить именитому визави наш главный герой. — Скорее всего, эту легенду придумал сам господин Миллер, дабы возвеличить себя любимого в глазах других русских исследователей. Ибо наш первый император скончался в 1725 году, когда Герхарду было всего 20 лет от роду и никакого веса в ученой среде он, естественно, еще не приобрел.
— Что-то я об этом не подумал! — с явным разочарованием в голосе воскликнул академик.
Но Ярослав спокойно вел далее, никак не реагируя
— А вот в 1748 году, когда поперек его пути открыто встал профессор Императорской академии наук Ломоносов, Миллер уже был российским подданным и — более того — "главным историографом Российского государства". Несмотря на столь очевидное неравенство сил, после ссоры с Михаилом Васильевичем именно немца разжаловали на год из профессоров в адъюнкты академии со значительным понижением жалования.
— Да-да, знаю… От тысячи до восьмиста шестидесяти рублей в год, — согласно кивнул Мыльников.
Было ощущение, что с академика слетела спесь. Во всяком случае, в отношениях с Плечовым, не преминувшим и в этом эпизоде оставить за собой последнее слово:
— Русские люди совершенно не злопамятны — это общеизвестный факт. Совсем скоро иностранного историка простили — после подания соответствующего прошения. Однако… На именинах Елизаветы Петровны слово было представлено не ему, а Михаилу Васильевичу.
— Вот видите! Опять загадка…
— Никак нет. Постарался фаворит императрицы граф Шувалов, благодаря которому именно Ломоносову вдруг решили предоставить право написания российской истории. Герхард Миллер был тогда взбешен: "Да кто этот выскочка? Он еще ловил неводом рыбу в далеком Белом море, когда я уже служил профессором истории!"
— Месть немчуры не заставила долго себя ждать. Вскоре Михаила Васильевича лишили звания руководителя кафедры химии. А вместо него назначили еще одного варяга — Ульриха Христофора Сальхова, — тихо пробормотал академик, непонятно кому адресуя сие отнюдь не сенсационное заявление, ибо сам он уже понял, что Плечову хорошо известны и не такие подробности из жизни русского гения.
— Шли годы, — с каждой секундой все больше ощущая, что его преимущество в научном споре лишь нарастает и усиливается, продолжал агент Вождя, не давая даже раскрыть рот своему собеседнику. Но тот и не пытался этого делать. Только слушал, время от времени удовлетворенно кивая. — На престол взошла Екатерина Вторая. Положение и влияние Миллера при дворе заметно улучшилось, а вот Ломоносова, напротив, сразу же задвинули на задворки.
Дело, думаю, было в том, что из-за явного ущемления его прав ученый постоянно ругался со своими немецкими коллегами. Вам, естественно, известна его фраза: "Каких гнусных пакостей не наколобродит в российских древностях такая допущенная в них скотина". Адресована она Августу Людвигу Шлецеру — еще одному иностранному специалисту по российскому прошлому.
— Он, кстати, приехал в нашу страну по приглашению все того же Миллера, — добавил Дмитрий Юрьевич.
(Приведенную младшим его коллегой цитату академик, конечно же, знал, только всю жизнь считал, что она адресована совсем другому человеку. Посему и спорить не стал; кто знает, может, Ярослав Иванович снова прав — позора тогда не оберешься!)
А Плечов тем временем продолжал:
— Однажды Михайло Васильевич не выдержал и поколотил Федора Ивановича, как по христианской традиции стали называть его главного противника в академии, а силой он обладал, следует признать, недюжинной! Помните тот широко разрекламированный случай, когда на Ломоносова во время прогулки по петербуржским окрестностям напали три матроса и потребовали отдать им свою одежду?
— Конечно… — улыбнулся Дмитрий Юрьевич. — Взбешенный такой наглостью, русский ученый старательно "навешал" всем троим и заставил их раздеться, после чего связал флотскую форму в один узел
Но Ярослав уже не мог остановиться:
— Краткий обзор состояния дел в тогдашней научной среде нам точно не помешает. Хотя бы для того, чтобы лучше понять сложность работы ученого в тот исторический период и, соответственно, по достоинству оценить уровень его гениальности!
— Ладно… Обозревайте! Только коротко и не с таким серьезным видом, — поставил его на место Мыльников.
И Ярослав продолжил:
— Засилье иноземцев в российской науке было ужасающим! Достаточно сказать, что с момента основания Академии в 1724 году и аж до 1841 года, то есть за 117 лет, в нее было принято лишь три русских историка. Это сам Ломоносов, а также Устрялов и Ярцов…
— Николай Герасимович и Януарий Осипович! — уточнил академик.
— Остальные тридцать один оказались чужестранцами, — закончил фразу секретный сотрудник, снова и снова переносясь мыслями в то смутное время. — На торжественном собрании по случаю двадцатипятилетия академии, намеченном на 6 сентября 1749 года планировалось заслушать две речи. "Слово похвальное императрице Елизавете Петровне" должен был произнести Ломоносов, а Миллер обязался представить доклад "О происхождении народа и имени русского". Естественно, все закончилось скандалом.
— По-иному и быть не могло! — убежденно заявил Мыльников. — Ибо все сторонники нормандской теории отталкивались от одного-единственного документа — "Повести временных лет", где сообщалось о призвании варягов.
Дмитрий Юрьевич уже в голове оставлял этот раунд за собой, когда Плечов вдруг разразился длинной тирадой:
— "Изгнали варяг за море, и не дали им дани, и начали сами собой владеть, и не было среди них правды, и встал род на род, и была у них усобица, и стали воевать друг с другом. И сказали себе: "Поищем себе князя, который бы владел нами и судил по праву". И пошли за море к варягам, к руси. Те варяги назывались русью, как другие называются шведы, а иные норманы и англы, а еще иные готландцы, — вот так и эти. Сказали руси, чудь, словене, кривичи и весь: "Земля наша велика и обильна, а порядка в ней нет. Приходите княжить и владеть нами". И избрались трое братьев со своими родами, и взяли с собой всю русь, и пришли, и сел старший, Рюрик, в Новгороде, а другой, Синеус, — на Белоозере, а третий, Трувор, — в Изборске. И от тех варягов прозвалась Русская земля" [20] .
20
Этот отрывок из "Повести временных лет" я умышленно привел в переводе выдающегося советского культуролога, коренного ленинградца Д.С. Лихачева, сделанном им лишь в конце XX века. Естественно, что в 1940-х годах мои герои не могли сталкиваться с подобной интерпретацией. — С.Б.
— По памяти выдаешь? — расплылся в широкой улыбке академик. — Молодец!
— Так точно! — Лицо Плечова тоже расцвело самодовольной улыбкой, и он продолжил: — Причем Миллер отчетливо связывал варягов с северными народами: шведами, готландцами, англами и норманнами (выходцами из Скандинавии, населившими соответственно Британию и часть Франции). У него даже имена русских князей звучат по-скандинавски: Олег (Хельги) и Игорь (Ингвар). А еще сподвижники Рюрика Аскольд и Дир, ушедшие в Киев. В том же сказании, я имею в виду "Повесть временных лет", перечислены русские послы в Константинополе: Карл, Инегельд, Фарлаф, Веремуд, Рулав, Гуды, Руальд, Карн, Фрелав, Руар, Актеву, Труан, Лидул, Фост, Стемид — вновь сплошные скандинавы.