Необыкновеллы. Сказки для взрослых и не только
Шрифт:
Вот так друг на дружку и шутим всю дорогу. Всем достается. И – главное! – без обид.
Электричка наша долго идет после работы – дорога неблизкая до Подмосковья. К тому же – пятница. Мы там расслабляемся водочкой с пивком, но культурно, без демонстраций, и Гриша Новиков с нами – на Первое апреля, по за ту неделю. Ищем, как подшутить – и тут глядим: ага! Гришина жена Светка неторопливо по проходу идет в новом пальто – со спины и не узнать, еще краше стала! А Гриша ее не видит, со стаканом как раз лобызается. Мы его толкаем в бок: гляди, какая цаца, а ты тут сидишь! Гриша глядит, жену со спины не узнаёт, подымается вслед уходящей, но покачиваясь. Мы животики надрывать готовимся, представляем, как он удивится, когда супругу узнает. Прикольно же!
Но прикола не получилось, потому что Гриша Светку не узнал, когда та обернулась, и стал приставать к своей жене, как к чужой. Светка поначалу удивилась, что муж к ней таким ласковым. Потом решила, что прикалывается – Первое апреля, «день дурака»! – и рассмеялась даже. Гришу женский смех раззадорил, и он совсем осмелел, приобнял и повел свою супругу в нашу компанию как постороннюю особу. Тут только Светка смекнула, что он и не к ней, а как бы совсем к другой девушке пристает, юмора тут не разглядела, обиделась и – так! – ему за эту измену по физиономии, что он упал вместе с нашими бутылками, которые в сумке, а потом выперла его в тамбур.
Вы не поверите! Такого не бывает, но все до одной бутылки разбились! А ведь мы собирались продолжить, потому что еще очень не доехали.
Гриша Новиков на другой день говорит,
Одна надежда на Вас, дорогая редакция, потому что некоторые у нас только газетам и верят.
С уважением, группа товарищей и друзей-доброжелателей, потому что не бывает некрасивых женщин, – бывает мало водки, и зачем пить при жене-то при красавице? Так Грише и передайте.
Спасибо, что прочитали!
Теперь всё.
А нам не верят!
Обидно…
«Бросание карликов на дальность»
(Рассказ слепому)
– …а насыпана дорожка из угля. Не совсем из угля. Даже совсем не из угля, а из того, что от него остается, когда он прогорает. Забыл, как это называется. Колючая такая дорожка и скрипучая. Скрип-скрип, хрум-хрум! А когда дорожка изнашивается, то ее подновляют из худого ведра. Даже чаще, чем когда изнашивается. Поэтому она и не изнашивается вовсе. Ее просто расшвыривают частые драчуны, когда принимаются хулиганить… Не надо больше, не бейте, больно ведь! Надо же, до чего полно кругом всяких умников! Чуть что – сразу: хулиганы, драчуны! А сами готовы целыми днями и ночами зудеть по любому поводу, лишь бы их слушали. Доказывать, что любят. Даже не доказывать, а показывать, какие они умные. А сделать попросишь – помочь шкаф принести или так просто – сразу и рожа кислая, и взгляд потух. Знаю я таких. Любят отдыхающим настроение испортить. Особенно в выходной. А прогоревшая угольная зола – это шлак! А называется наша дорожка громким словом «бульвар». Хотя, у нас и по громче называли – Тверской. Так и говорят: ну что, на Тверском? И все понимают, что это не где-то там, в Москве, а тут, у нас, на поселке. Вот и стакнулся я с этим умником. Тут, на Тверском. Дотопал до Пятачка, разгреб снежок на подходящей скамеечке, сел себе и сижу. Окрестные терриконы с высоты разглядываю и, извиняюсь, близлежащих, то есть гулящих девок наших. Уже вторую сигарету докуривал, уже уходить собрался, когда этот рядом опустился – будто места другого не нашел, будто для него тут чистили! Но я – ничего, стерпел. Молчу, докуриваю. Жду, что дальше будет. А этот вдруг и говорит – и так это, гад, громко! – мол, не придет она. Я опять – ноль эмоций. А он тут совсем охамел и дотрагивается до моего плеча. Я аж вздрогнул – будто током шарахнуло! – от неожиданности, конечно: у нас как-то не принято друг друга руками трогать. Обнять, там, или в морду – ннна! – всегда пожалуйста. Но так? Да за кого он меня принимает?! Глянул я на него. От такого моего взгляда, бывало, стекла в подъезде вылетали. А он – ничего. Не заметил даже. И снова: «Она не придет». Ёлы-палы! Догадался я, что это он ко мне обращается. И мне же про меня сообщение делает. Да так это многозначительно сообщает, с претензией на всезнайство какое-то – она не придет! – я аж растерялся и вместо того, чтобы спустить его под откос, взял да и сказал: «А я и не жду никого». Вот же балда! До чего человека довел: ни за что, ни про что оправдываться заставил. Ну и раздухарился я тут с досады. Всегда интересно поговорить с незнакомым человеком. Узнать, что он думает по тому или другому вопросу. А еще лучше – дать толчок совершенно новому направлению размышления и вдвоем двигаться и следить, как туго идет это движение, развивается и вдруг – взлетает неожиданной мыслью! Одновременно думать – и следить за тем, как это происходит! Только надо быть искренним – и не задавать собеседнику вопросов, на которые сам ты уже давно нашел себе ответ. Да и неинтересно это – дурачиться и дурачить кого бы то ни было. И только я собрался его за грудки схватить, только рукой шевельнул – сигаретку свою бросил, а он тут и заявляет: мол, сон он вспомнил, туда-сюда! Бывают такие моменты, будто происходящее теперь уже случалось с вами когда-то. Раньше. Хотя этого никогда не было. Но почему-то вся обстановка… И свет… И даже расположение предметов… И звуки… Одним словом – это наверняка бывало и с вами. И даже вот с ним. И вдруг, как озарение: сон! Это ведь сон! Но не просто. Сны я всегда помню. А такой, знаете… Такой, который… Который я еще только увижу. В общем, в будущем! Так мне это представилось. И вот, когда он приснится – то станет вещим. И мне откроется моя судьба. И тут он с издевкой такой спрашивает, что, мол, я по этому поводу думаю? Ах, что думаю? А вот что думаю. А вот – что! И хотел уже его – и уже приподнялся, но вдруг перехотел. Остыл вдруг. Он тут извинился. Заметил, доходяга, мое взволнованное состояние. А со мной – не пойму, отчего – приключается легкий приступ страха. Смотрю я на этого сморчка – и боюсь. И не пойму, чего. Не его же, в самом-то деле! Не понял, говорю, про твой сон. Он что, наяву, что ли? Тут уже он испугался. Но потом обрадовался: да-да-да-да! Именно сон и именно наяву! Как это вы верно, говорит, заметили! Как это здорово у вас получилось! Приятно иметь дело с простыми людьми! Вы так ясно излагаете самую суть! Давайте побеседуем о чем-нибудь еще! Тут уже я извинился перед ним: извините, говорю, а я пожалуй пойду, а вы оставайтесь и сидите тут себе, думайте сколько душе угодно, а мне тут с вами некогда. И все на «вы», на «вы», вежливо, приучил уже, видно, сволочь! А я вспомнил сон, которого не видел; мне никогда не снился этот сон; теперь дождаться мне бессонной ночи, затем и дня – и вещим станет он! Ну и что же, спрашиваю, вам такое приснилось – из вежливости, конечно! А сам уже поднялся. «Какие сны в том смертном сне приснятся…» Помните из «Гамлета»? Он, конечно, не помнит. К сожалению. А вот еще мысль пришла. Вы только представьте, что мы живем в плоскости, в двух измерениях. И даже себя увидеть можем только из трехмерного пространства: «Ага, вот я какой, оказывается, в виде кляксы!» А по другому-то никак и не определишь – только со стороны. Теперь про нас, трехмерных. Чтобы по-настоящему осознать и оценить себя, надо вырваться из нашей трехразмерности! К сожалению, это делают немногие. Как это прискорбно! Человек всю жизнь занимается нелюбимым занятием и не знает, кто он есть на самом деле. Выполняет так называемый долг – только для того, чтобы в свободное от работы время получать удовольствие. Пусть даже и от высокого искусства! Ведь это животная жизнь. И мне стыдно перед такими трудягами. И я по мере сил стараюсь расшевелить их, выбить из привычной размерности хлеба и зрелищ! Древний Рим. Ревущая толпа на стадионе. Дешевые обжорки чадят в переулках Вечного города. Сытые плебеи жаждут острых ощущений. Но есть и трехмерные! Эти уже разбираются, что вкусней, а что поплоше. Им нет нужды пичкать себя всем подряд, у них есть выбор, и они его сделают безошибочно. Но существуют еще и многомерные люди. Это, собственно, люди в настоящем значении слова. Я даже обиделся и говорю: не понял! Если я болею за «Спартак», то, говорю, кто же я такой? Он, конечно, тут же подхватился, извиняться начал. Прямо изизвинялся весь! Просёк свою оплошность. И что это за многомерные такие, спрашиваю? Высокомерные, что ли? Он тут опять – как из пулемета: да-да-да-да! Как это у вас снова удачно выразилось! Высоко мерные, высоко мерные – здорово, черт побери! Ваши определения гениально точны. Не уходите, прошу вас! Если нужно вино, то я куплю. Есть деньги. Вот. Берите. Сколько надо? Я вас тут подожду. Или мне с вами сходить? Нет-нет-нет, я вам доверяю. Вот хмырь! Доверяет он. Чудак на букву «эм». Я, конечно, не шестерка, но если человек угощает – почему бы и не сходить? Взял пятерик его, хрен с тобой, выпью. Только без тебя. А когда уж мы с друганами снова на Пятачке оказались, и у нас собой было, этот псих там все еще сидел, меня дожидался: как вы долго ходили – а-я-яй, а-я-яй! – я уже волноваться начал, не случилось ли с вами чего – о-ё-ёй, о-ё-ёй! Мои ржут – прямо падают. Налили ему, заставили выпить. Вы, конечно, замечали, как после употребления алкоголя меняются все краски и цвета мироздания? Я прямо взбесился! А мои-то подначивают, заступаются, хотят с него бабки содрать. Этим оглоедам только покажи! Схватили – и в магазин, чтобы до закрытия успеть, а не у Кольки-грузчика брать. Еще не вечер, успеем еще у него-то. Бога ради, простите за бестактность. И краски, и звуки, и образы. Они становятся ярче, выразительнее. И даже девушки. Какие замечательные девушки у нас на поселке! Черт побери, может это и есть настоящие краски? Надоел он своей простотой офигенно, этот хмырь! А как много мы делаем ошибок! Вы замечали? Вся жизнь – из одних и тех же ошибок. Вся – колеблющаяся ошибка. И каждый раз надо прикладывать усилие, чтобы преодолеть ее, чтобы она не повторилась потом точь в точь, как теперь. Чтобы изменить ее в будущем. Сегодня я ошибся на столько, а другой раз – шутишь! – уже не так! Но необходимо усилие. Иначе – круг, вечное повторение. Колебание ошибок и преодолений. Мы снова сгоношились, и Хорёк по новой умотал в магазин. А этот и говорит: «Видел на днях по телевизионному приемнику соревнование по киданию лилипутов в длину». Пока он умничал, я с ним не спорил, терпел его. Но такого зверства… А высоту их там не подбрасывали, спрашиваю. Что вы, что вы, говорит, как можно, живые же люди. А в длину, значит, можно? Тут еще Балда сунулся: тоже, мол, видел, было такое по телеку. Когда он телек-то смотрел последний раз? И где? А туда же! Молчал бы лучше! Представляете, раскачали – и бросили! Раскачали – и бросили! Так и нас. Раскачивают – и бросают. И мы летим. Но думаем, что это мы сами захотели – и полетели. И что результат зависит от наших усилий. И мы упираемся, дрыгаем ножками в воздухе. Но это так, на поверхности. Но можно пойти и вглубь. Скажем, я задаю вопрос. Или так просто говорю что-то. Например: «Она не придет!» Ничего особенного, на первый взгляд. Но вы уже в полете, мысль уже начала движение. Мысль рождает чувства. Чувства приводят к действиям. Действия рождают новые мысли и чувства. Всё зацикливается. И самое страшное в этом, что какая-то мысль вообще никуда не может долететь. Потому что смысл вопроса знаю только я. Или то, что смысла в нем просто не существует. Вот я вас и забросил. Зачем? А просто так. Ради интереса. Посмотреть, на сколько у вас терпения хватит. Ну и схватил я тогда его за грудки. Вали, говорю, отсюда! Приподнял – и бросил. Да зачем сейчас-то? Отпустите меня! А тут еще Хорёк с бутылкой подоспел. И они с Балдой кинулись его по бокам долбить лежащего – такое нас всех зло разобрало! И ведь понимаю, что нельзя, что мокрухой попахивает, что грохнем мы его тут – а остановиться не могу, лечу как в пропасть. Пусть еще хуже будет, думаю, пусть! За что наказание такое? Кто это, думаю, меня в полет отправил? Не этот же дохляк, в самом-то деле! Хорошо, патруль прямо на нас наехал. Спас от греха. Балда с Хорьком разбежались. А мне уже наплевать было, до фени всё. Вот нас с ним в отделение и доставили, меня и пострадавшего этого. И только вопрос еще, кто из нас пострадал больше! Вот там я его и спросил, чего он хотел-то, чего доставал меня весь день? Что я мог на это ответить, как вы думаете? Я ведь и сам толком не понимал. Испугаться, что ли, хотел? Судьбу испытывал? Черт его знает! Тоже – летел, как к краю пропасти: а вот еще ближе, а вот еще! Дурость какая-то. А мне потом по законам нашим беззаконным припаяли Тверской чистить от снега да посыпать шлаком целую неделю. Это же самое натуральное издевательство и нарушение прав, если разобраться! Это я так сначала думал. А потом, как вышел-то в первый день с тележкой этой да с ведерком – прямо обомлел: мама родная! Все кругом блестит в иголках от инея – и деревья, и провода, и столбы. Ёлка новогодняя, туда-сюда! Солнце через туман розовое. Тени – как глаза синие. Когда бы еще увидел? Когда внимание обратил? В жизни-то все некогда: то пьянка, то похмелье. Ни минуты без дела. А тут – и подумать время есть, и воздухом подышать. Хорошо, ёлы-палы! Вы меня извините, но вот какой вопрос на ум пришел: тень существует на самом деле или это только заблуждение на ровном месте? Кто виновник тени – предмет или источник света? Простите еще раз за бестактность! Но никак не могу перестать эти вопросы бросать в мир. И может ли сознание излучать свет? И если да, то куда падает тень от предмета, на который оно направлено? И можно ли осветить тень? А если воздействовать на тень, последуют ли какие-нибудь изменения в самом предмете? Или даже в источнике света? А сегодня стою на Пятачке, созерцаю с наслаждением себя и природу. Последний день. Тележка шлаком переполнена. Трудовой день впереди. В голову стишки забытые лезут из школьной программы: «Мороз и солнце, день чудесный…», «Шалун уж отморозил пальчик…» Хорошо шалуну, одиноко и непривычно. И вдруг: «Она не придет!» Меня будто на голову поставили – аж в висках застучало! Смотрю – он. Стоит улыбается. А мне уже и воздуху не хватает. Кулаки кровью пухнут. Чувствую, разорву его сейчас. А он еще и навстречу шагнул… Шагнул я к нему – как к краю пропасти снова приблизился, видел же его состояние, но шагнул. Схватил он меня, конечно, и на край Пятачка поволок. Поволок я его, думаю: скину вниз. Еще тот раз хотел. А там у меня шлаком не посыпано еще было, я ведь не начинал еще. Жалко, что вы там не начинали, не набросали угля! Да не уголь – шлак это, его еще разбивать надо, такие там куски попадаются здоровенные! Все равно – жаль: я бы один упал, всё не такой урон был бы для отца Василия, я ведь лёгонький. Вот так мы оба и сверзились с горы-то, так вас и зашибли, любезный вы наш и многострадальный отец Василий. А ты правда, что ли, поп? Настоящий? Ёлы-палы, чувакам скажу – ни за что не поверят! И как у вас нога, отец Василий, не полегчало? Спасибо Верочке нашей, дети мои, железнодорожнице! Слава Богу, все хорошо. И тепло тут у нее, в будке, и чаем-то она нас угощает, и «скорую» вызвала, и на ногу повязку тугую наложила. Где сама-то? Не слышу ее. Вышла? На шлагбауме? С Божьей помощью да с ее-то золотыми руками и сердцем недуг телесный отступает. Всякому Вера в сердце своем место найдет, всякого словом и делом ободрит, храни ее Господи, рабу Твою! Ну да, найдет. Особенно в сердце – у нее там целое общежитие мужское для двенадцатой шахты! Ладно вам телепаться! Что ладно, что ладно? Умный больно! Мало мы тебя валяли? Мало! Хотите – еще поваляйте. А пошел ты… Недуг телесный, дети мои, отступил, но душе легче не становится. А что так, дед? А так! Вы-то передо мной как на духу историю вашу рассказали. Мне даже поначалу-то показалось, один человек говорит – так ваши голоса похожи. Да и уныние души вашей. Вот, думаю, человечище – напополам человеческим своим раздираем! Скажу и я вам как на духу. Вы не смотрите, что глазами слеп я. слух-то у меня, что зрение ваше. Издалека слышал, как вы под гору-то катились. Увернуться от вас мог бы очень даже. Я ведь по дорожке этой пешеходной вдоль полотна железнодорожного лет уж пять и зим хожу, как приход оставил. Оставил по болезни глаз. Тут у дочки младшенькой поселился. И прогулку себе эту тут затеял. Да не только прогулкой этот путь для меня сделался. Господи, прости меня, раба Твоего! Я ведь шествовал тут – к переезду и обратно – как службу в храме нес! Мог я от вас увернуться, мог. Мог – да не захотел! Не захотел размеренности службы своей нарушить. А последнее время служба эта была чуть ли не в Чертогах Самого Господа нашего Иисуса Христа! Совсем из ума выжил на старости-то лет! Облаками шествовал. Грех-то какой! Фантазии буйство. Стыд и срам. И упал на меня перст Божий – в образе вашем. Отверзлись очи. Радость и горе! И увидел себя и падение свое во всех смыслах. И возрадовался, что увидел, и оделся печалью, что пал так низко. Прахом лежал у полотна дороги, смерть на себя призывая. Но не дал Господь. Отнесли в будку эту вы меня. Его воля. Терпеть повелел теперь, значит. Летал в мыслях аки ангел небесный, а упал на землю, как мешок с говном. Прости Господи, раба Твоего грешного! Неисповедимы пути Твои, Господи, и раб я, и уродец, и карлик, тобою брошенный во испытание, следую путем Твоим безропотно и терпеливо… Ну что, мужики падшие, готовы? Поторапливайтесь! «Скорая» за отцом нашим Василием пожаловала. Ага! Не очень-то эта «скорая» на помощь торопилась!
Конец ознакомительного фрагмента.