Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 2, том 2
Шрифт:
Демирский, проверив ещё несколько раз знания Бориса и убедившись в том, что парень по-настоящему разбирается в лесе, дал ему второе клеймо. С этих дней они, разделив работу, стали проверять и выбирать нужные деревья для валки по смежным склонам. Иногда на склоне, где работал Демирский, раздавался выстрел, и вечером он приносил одну или две ноги козы, говоря, что остальную часть туши отдал китайцам. В этот день устраивался пир, в домике вкусно пахло жареной козлятиной.
Примерно через неделю после прибытия Бориса в лес, утром, когда он выскочил на улицу, чтобы умыться и сбегать в кустики, где у них был устроен импровизированный туалет, он увидел, что вся земля покрыта
– Ну вот, наконец-то, и снег! Теперь у нас дела пойдут так, что только успевай поворачиваться. Вчера прибыла последняя артель рубщиков и корейцев с быками, сегодня-завтра появятся и возчики. Теперь только давай, да давай! – сказал он.
Позавтракав и заперев Мурзика в домике, что являлось самой надёжной охраной, они отправились в лес. Выборку уже почти закончили, началась рубка, им теперь следовало производить подсчёт сваленных деревьев и выпиленных из хлыстов бревен (Хлысты – стволы деревьев, очищенные от сучьев. Прим. ред.). Для расчётов с рубщиками этого было вполне достаточно, они получали плату за каждое бревно, но с возчиками, так же, как и с лесничеством, расчёт вёлся по кубатуре вывезенного леса. Обычно на большинстве участков работу по обмеру леса производили после вывозки его на склад, но Демирский решил делать по-другому. Он приказал Борису делать как он: замерить и прямо в лесу, на месте валки, записать полученную цифру на отрубе. Борису вначале казалось, что это только усложняло работу, но зато потом, к весне, он понял, что этими замерами они ускорили процесс, и если в тот период труда было больше, то потом все расчёты значительно упростились.
Только Демирский и Борис вышли из домика, как к ним подъехала подвода с сидящим на ней крестьянином Мамонтовым, доставившим Бориса в своё время на участок.
– А я в Шкотово еду, телегу на сани менять, да и брата с лошадью прихвачу. Наверно, денька через два дорога станет и вывозку можно будет начинать. Со стеклянухинской артелью я договорился. Вот, заехал – может, чего передать, или привезти из дому надо? Я думаю, завтра к вечеру обернуться.
Решение у Бориса Алёшкина созрело мгновенно, как будто он готовился к нему давно:
– Товарищ Демирский, ведь у нас хлеб, да и другие продукты на исходе, что если мне в Шкотово смотаться? Заодно и топоров из конторы захвачу, ведь сами давеча говорили, что у рубщиков их недостаёт, а?
Демирский внимательно посмотрел на своего помощника и по невольному смущению, появившемуся на его лице, понял, что у того на уме не только топоры и продукты, и он решил отпустить парня:
– Ну что же, поезжай, пожалуй, только Мурзика мне оставь дом сторожить. Да смотри, не опаздывай! Чтобы завтра к вечеру душа винтом, а был здесь! Сам знаешь, какая горячая пора наступает…
– Что вы, что вы, разве я не понимаю? Обязательно завтра к вечеру буду здесь.
– Тогда давай, собирайся быстро, чтобы Мамонтова не задерживать.
– А чего мне собираться-то? Я весь тут! – весело крикнул Борис, готовясь вскочить на телегу.
– Да ты что, так домой без ничего и поедешь? Из тайги-то? Надо отвезти. Возьми с чердака одну козью ногу, мне тут и остатков второй хватит. Да не забудь привезти из дому соли и мыла. Китайцы около своего зимовья уже баньку соорудили, и мы там помоемся.
Борис мигом слазил на чердак, достал оттуда замерзшее, завёрнутое в мешковину козье мясо, бросил его в телегу и вскочил сам. Видя эти приготовления, Мурзик радостно прыгал кругом и всем своим видом показывал готовность броситься в путь. Но, к его большому огорчению, хозяин, сев в телегу, строго приказал ему идти в дом, а Демирский взял его за ошейник. Пёс грустно поглядел вслед покатившейся по заснеженной дороге телеге и, заметив помахавшего рукой Бориса, жалобно заскулил, однако, никакой попытки вырваться из рук державшего его человека не сделал.
А снег продолжал валить густыми тяжёлыми хлопьями. Было тихо-тихо. И в этой ранней утренней тишине звонко разносился стук копыт гнедой лошадёнки, бодро бежавшей по твёрдой дороге, да скрип колёс телеги.
Откровенно говоря, отпрашиваясь у своего начальника в эту поездку, в глубине души Борис не очень-то надеялся получить его разрешение и согласие, а получив его, вместе с радостью испытывал и некоторое разочарование: «Значит, не очень-то я ему нужен, раз так легко согласился меня отпустить», – думал он. И вместо того, чтобы чувствовать благодарность к Демирскому, он даже вроде бы и обиделся на него. Вот ведь какие противоречивые размышления иногда приходят на ум людям!
А Демирский так быстро согласился на поездку Бориса в Шкотово вот почему. Каждый вечер, пожалуй, кроме первого, после ужина десятники укладывались на свои постели, и так как делать было нечего, то принимались разговаривать. Первое время Борис читал вслух рассказы Чехова –единственную книжку, которую он захватил из дома, но она скоро кончилась. А осенние вечера были длинными, спать не хотелось и невольно тянуло к разговору.
После настойчивых просьб Василий Иванович рассказал Борису о своей нелёгкой партизанской судьбе, о гибели от рук белогвардейцев его молодой жены, о том, как он сам чудом избежал смерти в Каппелевском застенке, и о многом-многом другом.
Демирский был родом из-под Хабаровска, с детства рос в лесу, отлично знал Уссурийскую тайгу. Он был хорошим охотником, и когда его, в числе нескольких других коммунистов, губком партии направил в Дальлес для укрепления аппарата этого учреждения, как тогда практиковалось, он категорически отказался от какой-либо работы в конторе, ссылаясь на свою малограмотность, настоял на том, чтобы его направили на какой-либо участок простым десятником.
Борис тоже вкратце рассказал свою историю. Но как-то так получилось, что основная часть его рассказа была сосредоточена не на его прошлой жизни, богатой всевозможными событиями, о которых мы теперь достаточно подробно знаем, а на его переживаниях в настоящее время. Естественно, что главное место в этом рассказе было отведено Кате Пашкевич. Со свойственным ему легкомыслием Борис обрисовал дело так, что будто бы не только он сам без ума от Кати, но и она испытывает к нему такое же чувство.
Конечно, он, как всегда, прихвастнул: о Катиных чувствах ему ничего не было известно. Она, хотя в последнее время и вела себя с ним более свободно, держалась на довольно дружеской ноте, но, очевидно, это было не следствием какого-то чувства к нему, а, скорее, лишь тем, что женским чутьём она поняла силу его любви и своей власти над ним и, как любая девушка или женщина, была не прочь эту власть испытать.
Борис отлично понимал, что до момента, когда его по-настоящему полюбят – расстояние ещё очень велико. Однако, он сам ею был переполнен, она постоянно стояла в его глазах. Образ Кати, её силуэт, её блестящие холодноватые глаза и насмешливая улыбка тонких губ как будто постоянно присутствовали здесь, при нём.