Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 3. Том 1
Шрифт:
Конечно, будь рабочие немного более организованными, они смогли бы справиться с этим бессовестным эксплуататором: растрясли бы его склады, да, может быть, основательно пощипали бы и его дом, но Михаил знал, кого набирал. Никто из этих полубродяг не сказал ни слова. Выслушав нерадостное сообщение, они стали разбредаться, куда глаза глядят. Большинство из них потянулось в Советскую гавань.
Однако семья Петра Яковлевича Пашкевича на такой поход решиться не могла: слишком многочисленной она была, обременённой большим количеством маленьких детей, чтобы вот так, без всяких средств и определённой цели куда-нибудь переселяться.
Если бы они могли вернуться в Шкотово, то это было бы самым лучшим исходом, но село находилось очень
После очищения Приморья от интервентов и белогвардейцев началось становление новой власти на местах: организация сельских и волостных советов. Организация новых учреждений происходила очень медленно, главным образом, потому, что отдельные глухие уголки Приморья были оторваны от губернского города Владивостока, удалены на сотни вёрст. Сообщение с ними, осуществляемое преимущественно по морю, было очень затруднено. Японцы и последние белогвардейцы, уходя из Владивостока, разграбили полностью порт, угнав все годные пароходы, оставив только те, которые требовали серьёзного ремонта.
Прошло почти полтора года, пока первый представитель советской власти проник в бухту Датта и добрался до Уськи. Всё это время семья Петра Пашкевича, как, впрочем, семьи и других шкотовцев, обманутых Михаилом, находилась в очень бедственном положении. С огромным трудом, расширяя клочки пригодной для посева земли, Акулина Григорьевна, Андрей при помощи Семёна Игнатьевича и подрастающих дочерей обеспечивали себя продуктами с огорода. Охотой и рыболовством добывали мясо и рыбу. Продавая ороченам табак, на вырученные средства покупали у Михаила Пашкевича жиры, сахар, соль, а иногда и немного муки. Сеять хлеб в районе Уськи было нельзя: он не вызревал. Никаких предметов первой необходимости – одежды, сельхозинвентаря и прочего они приобрести не могли, их просто не было.
Заветной мечтой Андрея, его жены, Акулины Григорьевны, да и всех остальных членов этого семейства было возвращение в Шкотово. Они не боялись советской власти, хотя почти и не представляли её сущности. Тем не менее они считали, что крестьяне, честно занимавшиеся своим трудом, могут жить при любой власти.
Совсем по-другому думал Михаил Пашкевич и члены его семьи. Имея значительные запасы продовольствия, продолжая наживаться даже на самых близких людях, они думали не о возвращении в Шкотово, а о том, чтобы как-нибудь перебраться за границу, хотя бы на Южный Сахалин. Он, по слухам, продолжал оставаться японским, и до него можно было добраться на обыкновенной китайской шаланде. С этой целью сыновья Михаила, Ананий и Матвей, уже много раз ходили на побережье, надеясь встретить какую-нибудь китайскую шаланду.
Но совершенно неожиданно в Уську во главе небольшого вооружённого отряда явился некто Афиногенов, назвавший себя представителем советской власти, которому было поручено организовать органы этой власти на побережье. Вскоре выяснилось, что прибывший был близким другом Василия, учился вместе с ним в Коммерческом училище и, по его рассказам, знал всё о семействе Пашкевичей.
Узнав от Андрея и Акулины Григорьевны, что они спят и видят возвращение в родное Шкотово, Афиногенов обещал устроить их семью на тот пароход, который через некоторое время, возвращаясь во Владивосток, заберёт его отряд. Одновременно он сообщил, что кроме организации в Датте и Уське сельских советов, на нём лежит миссия поимки и ареста находившихся в этих местах белогвардейцев и, прежде всего, офицера Гавриила Пашкевича. Он заметил, что, очевидно, придётся арестовать и его отца, бывшего лесопромышленника, так как, по имеющимся материалам, Михаил Пашкевич сотрудничал с японцами, не только сбывая им, по существу, ворованный у государства лес, но и выдавая некоторых партизан и работников советской власти. Однако в этот раз Михаил Пашкевич и взрослые члены его семьи успели скрыться в тайге, где их найти было невозможно. Трогать детей и женщин Афиногенов не стал.
Впоследствии стало известно, что, в конце концов, Михаил был арестован и со всей семьёй выслан из Приморья куда-то вглубь Сибири. Всё его так нечестно нажитое имущество было конфисковано в пользу советского государства. Гавриил Пашкевич так и не был пойман – он успел убежать в Японию.
В конце августа 1924 года семья Петра Яковлевича благополучно вернулась в Шкотово. В районе Уськи остался Семён Игнатьевич, которого избрали председателем сельсовета. Ему понравился этот северный край.
Впрочем, в том, что Семён Игнатьевич остался в Уське, была и другая причина. Ещё с первых дней своей жизни в семье Пашкевичей, ему понравилась одна из дочек Петра, Катюша. Продолжительная жизнь на севере, когда они ежедневно бок о бок трудились в лесу, на рыбалке, в огороде, когда Катя на его глазах из бойкой весёлой девчонки превратилась в стройную красивую девушку, от которой он временами не мог отвести глаз, заставила его серьёзно думать о том, чтобы жениться на ней. Его смущало только то, что он был старше Кати более чем на десять лет, а также и то, что она или не замечала его чувств, или была ещё настолько наивна, что не понимала их.
Акулина Григорьевна, которой Сёмен Игнатьевич рассказал о своём чувстве к Кате и о намерении предложить ей выйти за него замуж, отнеслась к этому предложению положительно. Она считала, что Катя создана для крестьянской работы и что её жизнь с серьёзным и опытным человеком, каким показал себя Семён Игнатьевич, будет достаточно обеспеченной и счастливой. Однако она не хотела как-либо воздействовать на дочь и предложила ему договориться самому.
Вскоре для этого представилась и возможность. В то время как вся семья, навьючив лошадей, пробиралась по тропе вдоль берега реки Тумнин в бухту Датта, где на рейде стоял пароход, Семён Игнатьевич и Катя были посажены в ульмагу (так назывались местные лодки), куда сгрузили большую часть имущества и продуктов. Плыть по реке пришлось почти сутки. Семён Игнатьевич смотрел на Катю, не отрываясь, и она, кажется, начала кое-что подозревать, однако виду не подавала, а наоборот, всё время вела разговор о предстоящем возвращении в Шкотово и об огромной радости, которую это ей доставляло, так как она получала возможность продолжать учение. Может быть, именно поэтому он так и не набрался смелости, чтобы рассказать ей о своём чувстве. Так ни о чём не договорившись, они и доплыли до устья реки. Вероятно, поэтому Семён Игнатьевич и не покинул Уську.
А если бы он открылся Кате Пашкевич? Кто знает, может быть, вся её жизнь, да и жизнь Бориса Алёшкина в дальнейшем пошла бы совсем другим путём.
Но ведь так можно предположить что угодно. Жизнь повернулась по-другому, значит, так было нужно.
Вернёмся к семье Пашкевичей. Приехавшие не без некоторой опаски в конце августа 1924 года в Шкотово, Пётр Яковлевич, его жена и сын увидели, что все страхи, так старательно раздуваемые членами семьи Михаила Пашкевича, оказались совершенно напрасными. В селе уже более года действовали советские учреждения. Была по-настоящему установлена советская власть, имелся не только волостной совет, но даже и военный комиссариат с солдатами-красноармейцами и командирами, одетыми в так удивившую их форму, в какую были одеты бойцы, вызволившие их из тисков далёкого севера.
Больше того, в селе Шкотово было даже ЧК и чекисты в кожаных куртках. Они не только не хватали каждого встречного-поперечного крестьянина, чтобы подвергнуть его зверским пыткам, как грозили Михаил и Гаврик, а вели себя совершенно спокойно и жили на квартирах у многих крестьян.
В селе торговали все магазины, регулярно действовала железная дорога, работали школы и, по сравнению с тем временем, когда Пашкевичи уезжали из села и когда в нём хозяйничали японцы, стало значительно больше порядка и спокойствия.