Необыкновенные москвичи
Шрифт:
Глеб тоже не выразил большого восторга перед этой новой открывшейся ему перспективой — ему рисовались на сегодняшний вечер другие возможности. Но и он не стал прекословить — он был слишком благодушно настроен, и, в конце концов, у него имелось еще время: можно было пойти на футбол, если Даша этого потребовала и успеть часов в девять к Люсе.
После мороженого Даша села к роялю; в ее семье и среди ее друзей она слыла музыкантшей, и издавна так повелось, что, когда приходили гости, ее обязательно усаживали за рояль. Но сейчас ее самое потянуло сыграть для Голованова —
— Ты любишь Скрябина, Глеб? — спросила она, — Говорят, что он устарел, но это чепуха, по-моему.
— Скрябина? А я его что-то слабо представляю, — признался он.
— Ты не знаешь Скрябина? — У Даши округлились глаза.
— Ей-богу, имею смутное представление! — проговорил безмятежно Глеб.
Играла Даша и вправду, должно быть, недурно, легко одолевая сложные пассажи, но Глеб давно решил про себя, что в музыке он плохо разбирается. И, честно сказать, не очень об этом горевал... Самая обыкновенная — простенький вальс с заигранной, хрипящей пластинки, под который в летнюю ночь танцуют где-нибудь во дворе, около крохотных городских палисадников, две-три бессонные пары, или походный марш, выдуваемый из медных труб в голове солдатской колонны, — единственно, пожалуй, пробуждала в нем душевный отзвук. И когда Даша кончила играть и ее руки, как бы обессилев, упали вдоль тела, Голованов не почувствовал сожаления.
Она повернулась на вертящемся стулике и ожидающе-доверчиво посмотрела на Глеба; косо поставленная крышка рояля вздымалась позади нее, как черный парус над ладьей, готовой плыть дальше. Голованов, заспешив, сказал:
— Здорово! Мощно у тебя получается...
— Нет, правда, тебе понравилось? Я давно не играла эту вещь... — Даше хотелось услышать что-то еще, более определенное.
— Евтерпа не сыграла бы лучше, — сказал Глеб. — Муза музыки и лирической поэзии. То есть наша общая муза. — Он не нашел, как уж лучше отблагодарить Дашу за все, что она сделала для него.
Корабельников отвернулся и стал смотреть в окно — сам он не умел так пышно высказываться.
И Даша, удовлетворенная, поднялась из-за рояля.
— Я пойду, мальчики, переоденусь, — объявила она. — Всего пять минут.
Когда она вышла, Артур повернулся к Голованову и грубовато спросил:
— Ну как?.. Хлебнул? Понравилось?
— Да, спасибо тебе, — сказал Глеб. — Я знаешь, даже не ожидал, что вы все...
— Ладно, брось, — сказал Артур. — Вопрос не в этом. Что ты думаешь дальше делать?
— Ничего не думаю. То же, что и раньше, наверно...
— То есть ничего не делать! — перебил Артур. — Силен, ничего не возразишь...
Глеб миролюбиво промолчал и потянулся за книжкой, лежавшей на рояле, — это оказался томик Шекспира.
— Если хочешь знать мое мнение, — вновь заговорил Артур, — тебе лучше уехать — не навсегда, конечно...
— Да, может быть, ты прав, не знаю... Я еще не думал... Не знаю, — чистосердечно ответил Глеб; он не сомневался в искреннем расположении Корабельникова. — Надо будет подумать.
Открыв книгу, он стал ее листать...
Даша и в самом деле
— Вечером может быть прохладно, — попыталась оправдаться она. — Ты что читаешь, Глеб? А... Это я «Гамлета» смотрела в кино и потом взяла перечитать. Я всегда так делаю... Ты смотрел «Гамлета», Глеб? Поправилось тебе?
Он оживился и отложил книгу.
— Мне? Нет, совсем не понравилось. — Он помотал головой. — Какой же это Гамлет?! Это такой изнеженный меланхолик, а не Гамлет.
— Ну что ты! — сказала Даша.
— Постановка довольно богатая, — сказал Артур и с надеждой взглянул на нее.
— Да, наверно, но безвкусная, очень уж все там красиво... Да нет, ребята! И совсем это не средние века, не замок Эльсинор, похожий на тюрьму.
— Тебе, конечно, виднее, — сказал Корабельников.
И Глеб засмеялся — ему было слишком хорошо сейчас, чтобы он мог заподозрить Артура в неприязни к себе.
— Эльсинор был страшнее нашего отделения милиции — этот мрачный замок с привидениями. А в кино получилась опера... опера днем, — ответил он, радуясь своему меткому слову.
— И Смоктуновский тебе не понравился? — спросила Даша.
— Нет. Ты понимаешь: Гамлет — это воин. И он не так уж нерешителен — он ищет доказательств, он ведет следствие, но он непримирим. И он разит направо и налево. Полония он протыкает, как мешок с трухой. Он вовсе не колеблется, когда представился удобный случай... Да нет, товарищи! Гамлет смел, силен, беспощаден... ну и так далее... А Смоктуновский — он такой элегантный, и он так красиво умирает! — И Глеб опять засмеялся.
— Пора уже идти, — сказал Корабельников. — И вообще, нет ли у вас темочки поновее?
— Да, идем. — Глеб тоже поднялся. — А насчет того, чтобы поновее... Как тебе сказать? Прошло уже четыреста лет или около того, а Шекспира все смотрят... Сменился уже десяток или сколько там поколений, а его все смотрят. И знаешь, в чем тут секрет?
В ясных глазах Артура отразилось бессилие: он жаждал возразить Голованову, опровергнуть его, но не знал, как к нему подступиться. «Чего он улыбается? — спрашивал себя Корабельников. — И улыбка у него лошадиная, все зубы наружу».
— Шекспир — это что-то вроде зеркала, — ответил за него Глеб. — Это невероятно! И Гамлетов столько, сколько поколений смотрелось в Шекспира, как в зеркало.
Он вновь взял книгу, точно желал, в свою очередь, посмотреться в волшебное зеркало, и раскрыл ее.
— Быть или не быть? — тысячи людей спрашивали себя. — И Глеб осклабился еще шире, открыв свои и вправду крупные зубы; для него самого этого вопроса теперь уже не существовало. — И каждый тоже выбирал, как Гамлет, что ему в жизни лучше: быть или не быть? И сегодня, сейчас, кто-нибудь, наверно, выбирает: не быть.