Необыкновенные москвичи
Шрифт:
— Упала? — переспросил дежурный.
— Ну да, прямо передо мной кто-то выронил... И все на меня сразу стали говорить, за рукав схватили...
— Все на вас... Сговорились, стало быть, — сказал дежурный, возясь со своей авторучкой.
— Не знаю я. — Девушка не почувствовала насмешки. — А только не брала я ее, хоть убейте! Даже в мыслях у меня не было... Зачем мне чужая?
Андрей Христофорович, оценив иронию дежурного, переглянулся с ним; он тоже, разумеется, не верил ни одному слову этой девицы.
— Даже в мыслях у вас не было — отлично! — Дежурный положил руки на стол, приготовившись писать. — Ваше имя, отчество,
— Рита... Рита Лучкова, — откликнулась она с готовностью, стремясь задобрить его.
— Полностью прошу: имя-отчество, — строго сказал дежурный, глядя куда-то вбок.
— Мое? Маргарита... Васильевна, — ответила она как бы с неуверенностью.
— Так и говорите: Маргарита Васильевна. — И, склонившись, дежурный привычно пошел водить по бумаге.
Она припала грудью к перегородке и вытянула руку, пытаясь его удержать... Но перо неостановимо, как заведенное, выводило строку за строкой, и она откинулась и огляделась, поворачиваясь по-птичьи, толчками, всем своим хилым телом: направо — налево. Подле нее, облокотившись о перегородку, стоял милиционер, тот, кто ее привел; другой милиционер, расставив для крепости широко ноги, загораживал выход отсюда, из этой четырехугольной, залитой голым электрическим светом комнаты с решетками на глубоких окнах; сзади стояла и стерегла ее, Риту Лучкову, сама ее судьба, ее главный, неумолимый враг — владелица сумки, большая, высокая, грузная женщина в крепдешине, в шарфике, накинутом на пышную прическу; женщина на виду, на животе, держала, шикарную белую сумку с плетеной ручкой, с золотым замочком — ту самую, из-за которой и погибала сейчас она — Рита... И уже нельзя ей было убежать отсюда и неоткуда было ждать спасения: вот и протокол начали уже писать. И она опять неприятно-резко вскрикнула своим кошачьим дискантом:
— Хоть убейте — не брала я!.. Не было ничего, не было!
И она действительно верила сейчас, что ничего плохого не было... Ведь там, в парикмахерской, все произошло так быстро, так ошеломляюще быстро, что почти и не произошло. Она и сама не очень понимала, как случилось, что эта прекрасная сумка оказалась в ее руках, — просто она до безумия ей понравилась, — может быть, всю жизнь она мечтала о такой именно сумке — белой, с золотым замочком. Как во сне, она взяла это чудо, просто взяла и пошла... Но ее тут же крепко схватили, и, опомнившись, она выронила сумку. Всего-то и пробыло у нее это чудо две минутки — самое большее: она даже не успела посмотреть, какое оно внутри. И теперь ей так страстно, до исступления хотелось, чтобы не было этих двух минуток — всего лишь двух! — что их и вправду как будто не было.
Дежурный поморщился от ее крика, перестал писать и словно бы впервые поглядел на нее.
— Вы бы потише, — сказал он. — Здесь не глухие. — И другим тоном спросил: — Не судились раньше? Приводов не было?
Она повертела отрицательно головой, отчего ее рассыпавшиеся кудерьки цвета яичного желтка заплясали на лбу.
— Д-да, — протянул дежурный и посмотрел на Андрея Христофоровича. — Минусы школьного воспитания... Отец где работает? — спросил он.
Девушка опять только мотнула головой, из чего можно было заключить, что живет она без отца.
— Вот вам и семейные условия... С матерью, что ли, живете? Отвечайте как следует, — сказал дежурный.
Но она ничего уже не могла выговорить. Уткнув лицо в сложенные ковшиком маленькие красные руки, она отчаянно, раздражающе
— Дайте ей воды, Филиппов. И пусть успокоится, отведите ее рядом, там сейчас никого нет, пусть посидит.
Милиционер согнутым пальцем постучал в плечо Лучковой, как стучат в дверь, но она все продолжала рыдать, и тогда он взял ее под руку. Не отнимая от лица ладоней, спотыкаясь, она пошла. И женщина в шарфике — обладательница сумки — шагнула вперед, вид у нее был недовольно-суровый.
— Пойду и я, товарищ начальник, дома хватились уже, наверно. Да и все это дело... — Она не закончила. — Уж и не знаю, что вам сказать. Хоть и совсем ее отпускайте, Маргаритку эту. Аллах с ней, дитя еще.
И, так как дежурный хранил молчание, она объявила:
— Только я доказывать на нее не стану — как хотите.
Андрей Христофорович едва не вмешался, его подмывало напомнить дежурному, что прекратить дело по желанию заявительницы уже нельзя, раз оно начато. К тому же он был заинтересован, и ему хотелось еще послушать, как эта маленькая негодяйка будет изворачиваться и ловчить.
— Так я пойду, товарищ начальник! — сказала женщина, приняв молчание дежурного за согласие. — Адрес мой у вас есть — на случай... — Она повеселела, испытывая явное облегчение.
— Одну секундочку, подождите, пожалуйста. — С дежурного слетела вдруг вся важность, и он словно бы еще помолодел. — Сейчас вы у меня распишитесь, и пойдете... — Он заглянул в протокол. — Вера Георгиевна?.. Присядьте, пожалуйста, Вера Георгиевна. Да, вот так, недоработки в школе, в семье дают себя знать. И если личность задержанного не внушает опасений...
Улыбаясь про себя, он что-то еще дописал в протоколе.
А затем в дежурке появился начальник отделения, подполковник Бояджян, и внимание всех обратилось на него. Бледный, с темной голубизной на выбритых щеках, сутуловатый, подвижный, он быстро прошел за перегородку, извинился на ходу перед Ногтевым за опоздание и с размаху присел к столу дежурного: подполковник примчался на мотоцикле, и запах дороги — бензина, пыли — еще окутывал его. Приглаживая машинально свои черные, жестко топорщившиеся волосы, он нетерпеливо бросил:
— Что у вас? Нового ничего?.. Вызовите ко мне, пожалуйста, Завадского, он там в квартале всех кошек знает... Разыщите его. Нехорошее дело — да... Плохое дело.
Придвинувшись к капитану, он вполголоса стал рассказывать: такси, в котором разъезжали убийцы, было найдено брошенным в пустынном дворике у выезда на Варшавское шоссе; пассажиров в машине и след простыл, водителя тоже не оказалось.
— И еще прошу учесть, их было трое, этих красивых молодых людей. — Бояджян все приглаживал свои волосы. — Трое, а не двое, — показала дворничиха.
— Жена дворника, — уточнил неожиданно для самого себя капитан и кашлянул от неловкости.
— Совершенно верно: жена дворника, — саркастическим тоном повторил Бояджян. — Благодарю! Жена дворника припомнила, что в такси приезжало трое, а уехало двое. Третий, возможно, где-то здесь еще ходит-бродит, возможно, на нашей территории. Прошу, пожалуйста, учесть.
Он замолчал, подпер голову рукой и в этой задумчивой и печальной позе посидел минуту, другую; но вот его затуманенные глаза остановились на Андрее Христофоровиче.