Необыкновенный охотник (Брем)

Дмитриев Юрий Дмитриевич

Брем быстро встал. Он вдруг почувствовал, что в нем что-то мгновенно изменилось — будто слетело оцепенение, в котором он жил последние месяцы.

Решение

Брем шел очень быстро, и Бахида, бежавшая легкой рысцой, едва поспевала за ним.

Они вошли во двор дома, где жили, и Альфред хотел немедленно пройти в комнату, но дорогу ему преградил разгуливавший по двору марабу. И тотчас же подскочили к нему два страусенка, громко хлопая крыльями, подбежали ибисы. Маленькая газель вытянула голову и терлась носом о плечо Брема. А еще через секунду с громким криком спрыгнул откуда-то сверху

молодой павиан и принялся разгонять обступивших Брема животных. В другое время они, конечно, разбежались бы — драчливого павиана Перро побаивались все. Но сейчас животные будто чувствовали настроение хозяина и почти не обращали внимания на толчки, шлепки и щипки обезьяны.

За невысоким забором, разделявшим двор на две половины, мелькнула рыжая борода аптекаря Лумелло. Брем резко повернулся в сторону забора, но аптекаря уже не было. Возможно, он спрятался, возможно, помчался к какому-нибудь приятелю, чтоб рассказать об очередном «сговоре» Брема с животными и еще раз подтвердить: да, этот молодой немец — настоящий колдун!

Брем знал, что многие в Хартуме считают его колдуном, за ним даже укрепилась эта кличка. Причиной тому было умение «ладить» с животными, способность приручать их. Брем любил животных, животные любили своего хозяина, и вот эта, казалось бы, самая простая истина вызывала недоумение у многих европейцев, живших тут. Как — любить птиц и обезьян? Отдавать им все свободное время, тратить на них свои и без того скудные средства? Этого они не могли понять!

Да и где им понять, этим людям, ненавидящим все на свете, кроме самих себя, что можно любить животных, испытывать радость от общения с ними и вызывать у них ответную любовь?!

Брем усмехнулся, представив себе, как аптекарь, тряся рыжей бородой, рассказывает сейчас кому-нибудь об очередном «колдовстве» своего постояльца. Ну что ж, пусть рассказывает — это единственное, что ему сейчас остается.

А ведь если бы Альфред не принял мер предосторожности, вряд ли дело ограничилось лишь распусканием слухов и подглядыванием. Так случилось, что Брем вынужден был поселиться у аптекаря, сняв за баснословную для тех мест цену «павильон», — небольшое строение, «нечто вроде собачьей конуры», как шутил Альфред. Но другого выхода не было — у доктора Пеннэ, где Альфред сначала поселился, было слишком мало места, к тому же начинался период дождей и животным срочно требовалось какое-то помещение. Павильон же, который сдавал Лумелло, вполне подходил и животным и их хозяину, не очень-то заботившемуся о своих удобствах. Немаловажным обстоятельством было и то, что вокруг этого павильона имелся сад и довольно большой двор.

Доктор Пеннэ отговаривал Брема, да и Брем сам понимал, что с Лумелло связываться опасно, но ничего более или менее подходящего в Хартуме найти было нельзя.

Сдавая помещение, Лумелло был любезен до крайности, но, получив деньги за четыре месяца вперед, сразу же изменился. Видимо, аптекарь рассудил так: если своим враждебным отношением к постояльцу вынудить его покинуть снятое помещение, то можно будет это же помещение (не возвращая денег Брему) сдать еще раз кому-нибудь. Альфред знал, что аптекарь ради денег не остановится ни перед чем: если не удастся выжить Брема придирками и скандалами, клеветой и мелкими пакостями, он пойдет дальше. И кто знает, не постигнет ли Альфреда судьба тех больных, которых Лумелло отправил на тот свет, — в Хартуме за деньги можно было легко найти наемных убийц. Лумелло был одним из них.

Брем пытался поговорить с домохозяином, но тщетно: слова не действовали на Лумелло, и его враждебные действия принимали все более откровенный и резкий характер.

И тогда Альфред решил использовать последнее средство и, пожалуй, единственное,

которое может подействовать на аптекаря.

Однажды, когда аптекарь вдруг неожиданно запер сад, в котором, по условиям договора о найме квартиры, должны были находиться животные Брема, Альфред в сопровождении слуги вошел в комнату Лумелло. Лицемерный аптекарь быстро вскочил с дивана, на котором полулежал, и встретил гостей самым любезным образом.

— Добро пожаловать, — расплылся он в улыбке, — садитесь сюда, пожалуйста, тут вам будет удобнее.

Брем сделал несколько шагов, но не сел, а остался стоять посреди комнаты.

— Спасибо, господин Лумелло, но я пришел не сидеть, а поговорить с вами кое о чем. Знаете, господин Лумелло, я ожидаю, что вы меня отравите.

Аптекарь подскочил как ужаленный, но Альфред повелительным жестом заставил его сесть на место и продолжал:

— Не прерывайте меня, господин Лумелло! Я знаю, что вы отравили нескольких людей…

— Это ложь! Это клевета! — закричал аптекарь, но Брем снова сделал повелительный жест, и было в этом жесте что-то такое, что заставило аптекаря замолчать.

— Пожалуйста, не горячитесь напрасно, господин Лумелло, я пришел не для того, чтоб судить вас. Я пришел для того, чтоб сказать: если вы попытаетесь проделать нечто подобное со мной, если я только заподозрю, что принял яд, тотчас же застрелю вас, — и Альфред положил руки на торчащий из-за пояса пистолет. — Если же я все-таки не успею этого сделать… — Альфред повернулся к неподвижно стоящему у дверей слуге, — Ара-Али, скажи, что ты сделаешь, если господин Лумелло отравит меня?

— Клянусь, что я застрелю тебя, если ты что-нибудь сделаешь моему господину, — Ара-Али смотрел на аптекаря горящим немигающим взглядом, — я и сейчас могу застрелить тебя, если господин прикажет!

— Вот видите, господин Лумелло, со мной шутить нельзя. До свидания, сеньор!

На другой день Лумелло носился по всему Хартуму, рассказывая, что сумасшедший немец хотел его застрелить. Но Брема это не беспокоило — главное, теперь он был уверен: аптекарь оставит его в покое.

Лумелло действительно стал избегать Брема, прекратил делать ему пакости, хотя по-прежнему подглядывал за ним и распускал всевозможные слухи. Если бы Лумелло знал, что за известие получил сейчас Альфред, как затряслась бы от радости его рыжая борода, с каким упоением сообщал бы он всем знакомым о трудном положении Брема!

Но, к счастью, Лумелло пока ничего не знал. Однако от этого Альфреду было не легче. Черт с ним, с Лумелло, со всеми его дружками — пусть думают что угодно. Разве в этом дело? Самому Альфреду предстояло решить очень трудную задачу — как поступить дальше, что предпринять?

Самое простое было бы сделать следующее: бросить свой зверинец, продать все, что можно, и на вырученные деньги отправиться в Европу. Его не только никто бы не осудил — напротив, все разумные люди согласились бы с тем, что он поступил правильно. Но разве для этого он провел год в Каире и Александрии, ожидая начала новой экспедиции? Разве для этого вновь отправился в Хартум, потеряв по дороге брата, испытав немало трудностей, рискуя жизнью при переезде через опаснейшие нильские пороги?

Ведь если сейчас бросить все, значит, не следовало ждать новой экспедиции — он спокойно мог бы отправиться в Европу вместе с бароном.

Нет, надо думать совсем о другом — не о возвращении в Европу, а о продолжении путешествия. Но для этого нужны деньги. А где их взять? Конечно, в Хартуме есть богатые европейцы, у которых можно было бы одолжить. Но… Брем очень хорошо помнил, как однажды пытался взять в долг у Николы Уливи. Как ни омерзителен этот человек, Альфред обратился к нему — другого выхода тогда не было.