Необыкновенный охотник (Брем)

Дмитриев Юрий Дмитриевич

Уливи с радостью согласился дать деньги Брему, но потребовал огромные проценты — вернуть Альфред должен был вдвое больше, чем брал. И на это согласился Брем — ему ничего не оставалось делать. Уливи быстро состряпал договор и подсунул его Альфреду, видимо надеясь, что тот подпишет не читая. Но Брем прочитал. И кровь бросилась ему в голову: мошенник ростовщик поставил не ту сумму, которую по договоренности Альфред должен был ему вернуть, а гораздо большую. Подписав этот договор, Брем буквально попадал в кабалу к ростовщику. Этого уже Альфред стерпеть не мог: схватив попавшуюся под руки толстую плетку, которой стегал Уливи своих слуг, Альфред вложил в удар всю ненависть, которую он испытывал к этому жирному, грязному человеку. Он не думал о своей обиде, он хлестал Уливи,

думая о сотнях обманутых им людей, об убитых по приказу этого работорговца или проданных невольниках, о пытках, которые он устраивал ради забавы, об умерших с голоду детях и стариках, купленных Уливи, но которых он почему-то не мог перепродать. За все — за поруганных женщин и разбитые семьи, за замученных детей и погибших под пытками мужчин — бил Альфред Уливи.

Ему противно было вспоминать об этом, но тогда он не мог сдержать себя.

Нет, больше к ростовщикам Брем не пойдет, даже если будет умирать с голода. Доктор Пеннэ и австрийский консул, возможно, с удовольствием и одолжили бы ему деньги, но они небогаты, Брем это знал.

Остается губернатор Судана Латиф-паша, хорошо относящийся к Альфреду. Он как-то говорил Альфреду, что в случае надобности готов прийти ему на помощь. Да, Латиф-паша. И еще… Альфред посмотрел на свои серебряные часы. Здесь, в Хартуме, их можно продать за крупную сумму. Еще есть у него несколько дорогих ружей. Жалко с ними расставаться, но ничего, Альфред умеет стрелять и из простых. Что еще? Можно продать часть снаряжения экспедиции, оставив себе самое необходимое. И тогда, пожалуй, денег хватит, чтоб отправиться в глубь страны!

Бахида, почувствовав, что настроение хозяина изменилось, вскочила на ноги и огромными прыжками стала весело носиться по двору, пугая страусят и ибисов и почтительно обходя марабу — с его клювом она уже была знакома.

— Иди сюда, Бахида, — позвал Альфред, — ты все понимаешь?

Львица подбежала к хозяину и преданно посмотрела ему в глаза. Брем погладил ее по голове.

— Да, ты все понимаешь, зверь!

Глава третья

«Фараон» — веселый студент

Узенькие, кривые улочки Иены подобно ручейкам бегут с гор и вливаются в широкую и спокойную, как полноводная река, улицу — главную улицу города. Здесь, окруженное чугунной витиеватой решеткой, возвышается могучее здание из серого камня — знаменитый Иенский университет.

— О, он учился в Иене! — говорят немцы и многозначительно поднимают вверх указательный палец.

И больше ничего не надо добавлять: каждому ясно, что человек, учившийся в Иене, а точнее — в Иенском университете, очень образованный. Еще бы! Тут замечательная библиотека, тут знаменитые профессора, тут известный во всей Германии ботанический сад, в котором собраны редчайшие растения со всего мира, тут прекрасные лаборатории…

Так думал и Альфред Брем, бродя с ружьем по окрестным лесам родного Рентендорфа и мечтая о том, чтоб стать студентом этого знаменитого, одного из лучших в Европе учебных заведений.

Вот уже почти год он дома. 28 мая 1852 года вернулся Альфред на родину. Он вернулся не только с богатейшими коллекциями, не только возмужавший и посерьезневший. Он вернулся с твердым убеждением: теперь у него есть только одна дорога в жизни — зоология. А для того чтоб идти этой дорогой — Брем прекрасно понимал, — мало уметь стрелять и различать птиц по полету и по голосам, мало даже путешествовать. У него есть знания, но нет системы. И Альфред твердо решил поступить в университет.

Но это оказалось не так-то просто: у Брема не было аттестата об окончании гимназии, а альтенбургское училище искусств и ручного труда не давало права на поступление в университет.

Пришлось засесть за книги. Год упорно занимался Брем, сдал гимназические экзамены и был зачислен в Иенский университет.

Университеты в те времена находились либо в очень больших городах — и часто по наличию университета можно было судить, насколько крупный и значительный это город, —

либо, напротив, в маленьких, где не было ни фабрик, ни заводов, ни других учебных заведений и где студенты, как считалось, могли заниматься только наукой.

Иена была таким маленьким городком, где вся жизнь подчинялась университету, где основным населением были студенты, преподаватели или те, кто обслуживал их, кто так или иначе был связан с университетом. Вот почему летом, когда большинство студентов разъезжалось по домам, а профессора уезжали отдыхать, городок погружался как бы в сон. Но едва наступала осень, город оживал. Тогда шум, смех, громкие возгласы, песни звучали не только днем, но нередко и по ночам, не смолкая до рассвета. Жители Иены привыкли к шумным спорам, которые возникали тут же, на улицах, к шумным попойкам, которые студенты часто устраивали в излюбленном ими кабачке с низкими каменными потолками и длинными деревянными столами. Привыкли и к тому, что студенты тут самые разные: и важные сыновья богачей, приезжающие со своими слугами, и веселые бедняки, которые с трудом наскребают деньги на то, чтоб заплатить за ученье и кое-как прокормиться. Привыкли и часто не обращали внимания ни на что — ни на поведение, ни на внешность студентов.

Но этого студента знали в городе многие — слишком уж он был приметен. Статный, с длинными, откинутыми назад и открывавшими высокий лоб каштановыми волосами, с черной как уголь бородой, с большими ясными глазами, которые удивительно быстро меняли выражение — бешеный гнев сменялся вдруг безудержным весельем, ледяная холодность — ласковой теплотой. Его часто видели и среди веселящихся студентов, его голос — сильный и чистый — часто раздавался и в толпе спорящих.

Имя этого студента было Альфред Брем. Но большинство товарищей знали его под именем «Фараон». Может быть, это прозвище родилось из-за черной бороды, может быть, потому, что все знали о его путешествиях в Африку. А может быть, просто потому, что все в нем было необычно: и внешность, и манеры, и даже жилище. Впрочем, комната, где жил Альфред, пожалуй, ничем не отличалась от других, в которых жили студенты Иенского университета. Но стоило переступить порог этой комнаты, как человек сразу попадал в другой мир: его громко приветствовал попугай, на плечи ему прыгала маленькая обезьянка, под ноги бросался ручной ихневмон, а десятка полтора или два маленьких и самых разнообразных птичек, включая воробья, спокойно летавших по комнате и весело щебетавших, окончательно дополняли картину.

Альфред любил оставаться наедине со своими питомцами, любил, сидя неподвижно в углу комнаты, наблюдать за ними. Правда, для этого у Альфреда было не очень-то много времени — его тянуло к товарищам, он любил бродить по окрестностям Иены, он часто подолгу засиживался в университетской библиотеке, а главное, стремился не пропустить ни одной интересной лекции. Особенно лекции по зоологии, которые читали профессора Шнель и Шмидт. Да, это были прекрасные преподаватели, образованные и умные люди. Профессор Шмидт считался специалистом по рептилиям. Он прекрасно знал анатомию крокодила, он мог описать все кости его скелета, рассказать даже о повадках и поведении, о том, чем питается крокодил, но он никогда не видел крокодила на воле. И может быть, поэтому он иногда как-то странно поглядывал на внимательно слушающего Брема, догадываясь, что Альфред знает о крокодилах, пожалуй, гораздо больше.

И это действительно было так. Внимательно слушая профессора, Альфред вспоминал широкий Нил, сотни зеленых чудовищ, неподвижно лежащих на берегу или в воде у берега. Они кажутся сонными, ленивыми, неуклюжими. Но это только кажется. Альфред знает, как обманчива их сонливость и неуклюжесть. Будто выпущенная из лука стрела, мчится мгновенно проснувшийся крокодил, завидев добычу. Альфред сам однажды чуть не стал добычей крокодила.