Неодержанные победы
Шрифт:
Дверь открыла старушка. Она была очень маленькая. А может быть, какое-то горе ее так состарило, потому что мальчик увидел печаль в ее глазах. Он почувствовал, что такая грусть бывает только у очень одиноких людей. И он сказал ей:
— Здравствуйте, бабушка.
Она посмотрела на него удивленно и сказала:
— Здравствуй, мальчик! А зачем ты пожаловал?
— Я пришел к Андрею… Николаевичу, — робко сказал мальчик.
И тут он увидел, как женщина вздрогнула, и он испугался, сам не зная чего, и женщина сказала:
— А ты чей будешь, мальчик?
Он замялся, а потом сказал:
— Ничей…
— Знакомый? — переспросила женщина. — Знакомый Андрея Николаевича?
— Нет, не совсем его, — сказал мальчик. — Знакомый… — И он запутался, не зная, что сказать.
Старая женщина внимательно посмотрела на него и сказала:
— Что ж мы тут стоим. Заходи в дом.
И они зашли в дом.
Сначала была комнатка, в ней не было почти никакой мебели — стоял только столик у окна да стулья. Из этой комнатки вела дверь. Куда она вела, мальчик не знал, но он понял, что дом состоит из двух комнат.
В другой комнате стояла кровать, стол, покрытый белой скатертью, цветок на окне, а на стене висела фотография молодого мужчины. Он был в военной форме, и форма у него была не совсем такая, как у теперешних военных. Мальчик сначала подумал, что же в ней такое, а когда присмотрелся, то увидел, что у мужчины не было погон, а на воротнике гимнастерки торчали какие-то твердые ромбики.
Мужчина на фотографии был очень молод. Ему от силы было лет двадцать пять. Он смотрел на мальчика, и чувствовалось, что мужчина сдерживает улыбку. Мальчик понял, что это веселый и очень добрый человек.
— Раздевайся, мальчик, — сказала женщина.
Он снял пальто и шапку, женщина положила вещи на стул.
— Садись, — сказала она.
И мальчик сел, положив руки на стол.
Женщина села против него и сказала:
— Ты не здешний, мальчик?
— Да, — сказал он. — Я приехал из города.
— Кто твоя мама?
— Мамы у меня нет, — сказал мальчик.
Старушка посмотрела на него, и он почувствовал в ней что-то очень близкое. Ему стало спокойнее, и он рассказал ей тогда про свою тетку, про фотокарточку, которую он нашел случайно, и про дневник Андрея Николаевича.
Женщина слушала его не перебивая. Она смотрела куда-то в пространство, прямо перед собой, словно видела там что-то такое, чего не мог увидеть мальчик. Потом она сказала:
— Я его мама.
Она могла этого не говорить, мальчик понял это сразу, как только сюда вошел.
И мальчик тогда спросил:
— А где же Андрей Николаевич?
И женщина сказала:
— А он далеко отсюда!
— Как — далеко? — удивился мальчик.
— Андрей Николаевич умер, — сказала женщина. — Он погиб еще в сорок втором году.
Наступило молчание. Молчание это длилось долго, пока женщина не поднялась, не прошлась по комнате и не сказала:
— Я же знала хорошо твою тетю. И всю их семью знала. Они жили здесь, недалеко от нас. Не судьба, видно, была им с Андрюшенькой-то вместе быть, не судьба!
Мальчик сидел молча, чувствуя, что огромное горе душит его. Андрей Николаевич был чужой для него, страшно чужой. И он не видел его никогда, кроме как на фотографии. Но Андрей Николаевич был чем-то ему необычно близок, мальчик уже свыкся с мыслью и приучил себя к тому, что он встретится с этим человеком. И этот человек окажется обязательно добрым, великодушным и щедрым, таким, каким он его придумал. И когда мальчик узнал, что Андрей Николаевич погиб, он словно похоронил его только что. И это было такое же горе для него, как тогда, когда умерла мама.
Мальчику стало до того невыносимо горько, и до того он боялся расплакаться, что он встал и смог сказать только одно;
— Ну, я пойду тогда.
Но женщина тоже поднялась, подошла к нему и положила руку на голову.
— Никуда ты не пойдешь, — сказала она. — Сейчас мы будем пить чай.
И он остался.
Они долго пили чай; мальчик узнал, что женщина была учительницей, а сейчас она на пенсии, что к ней приходят соседи, и ей, в общем-то, совсем не тоскливо, и она не одинока. Но в глазах ее была печаль, и слова не могли обмануть мальчика. Он ничего не сказал ей, только подумал о том, что каникулы только начались и он сможет теперь приехать к ней еще несколько раз.
Через час они вышли из дома. Женщина пошла провожать его к вокзалу. Солнце поднялось еще выше, и мальчик чувствовал тепло, и тепло было совсем весеннее. И даже снег слегка подтаял, но мальчик знал, что до весны еще далеко, и весна приходит не сразу, и поэтому солнце не могло его обмануть.
Они стояли на перроне. Прошел тот же мальчишка с собакой. На этот раз она бежала впереди него и весело махала хвостом. Собрались еще какие-то люди, и подошел поезд.
Когда мальчик уже пошел к вагону, женщина шагнула к нему и сказала:
— Спасибо тебе, маленький.
— За что же? — сказал мальчик.
— А так, — сказала женщина. — Просто так, спасибо тебе.
Он улыбнулся ей, и она улыбнулась. Губы ее дрогнули. Он снова подумал, какая она старая и одинокая, и вошел в вагон.
Когда поезд тронулся, он увидел ее еще раз за оконным стеклом, увидел, как она подняла руку. А она не видела его и просто так помахала, на всякий случай — на прощание. И поезд пошел все быстрей и быстрей. И опять также стучали колеса, и вагон раскачивался, как большой корабль, но теперь это не доставляло мальчику никакого удовольствия, и он не радовался, что будет ехать еще двадцать минут. Его томило и мучило движение поезда и хотелось скорее очутиться дома. А поезд шел, шел, и казалось, не будет конца его движению. Мальчик терпеливо сидел, сложив руки на коленях, и даже не смотрел в окно.
Глава седьмая. «Большой вальс»
Сначала были каникулы. Это был один большой и сверкающий праздник. Все десять свободных дней превратились будто бы в один день, наполненный блеском елок, шумом, песнями, морозом, вечерами со звездами и всем тем, чего порой так не хватало мальчику. И мальчик совсем забыл и о своем решении съездить к матери Андрея Николаевича еще раз, и о тетке, и обо всем. Он словно растворился в кипящих огнях новогоднего праздника и плыл по сверкающей реке, которая несла его далеко, далеко.