Неоконченное путешествие
Шрифт:
На этой реке у нас было немало волнений. Мы подстрелили нескольких маримоно — черных обезьян — для пополнения наших продовольственных запасов и на привале, чтобы сохранить тушки, подвесили их на высоких ветвях. Среди ночи я проснулся от глухого толчка в дно гамака, словно кто-то тяжелый прошел подо мной. Всмотревшись, я увидел в свете луны крупного ягуара. Он пришел за обезьяньим мясом и мною совершенно не интересовался; во всяком случае было бы безрассудством стрелять при столь неверном освещении, ибо ничего не может быть страшнее раненого ягуара на близком расстоянии. Я видел, как зверь поднялся на задние лапы и тронул лапой тушку. В момент, когда он схватил свою добычу, шорох моего гамака потревожил его; он с ревом повернулся, обнажил клыки
Местами по берегам реки ничего не росло, кроме palo santo, в присутствии которых лес, так сказать, подбирал подол своего одеяния. Их невозможно было спутать ни с какими другими деревьями, ибо они стояли поодиночке, как прокаженные, и земля вокруг них была лишена всякой растительности.
Как-то раз Дэн так устал, что вечером на стоянке подвесил свой гамак между двумя palo santo и, не соображая, что он делает, завалился спать. Среди ночи раздались леденящие кровь крики ужаса, от которых мы в панике повыскакивали из гамаков и бросились к ружьям, вообразив, что на нас напали дикари. Еще не совсем очнувшись от сна, мы почти ощущали, как отравленные стрелы вонзаются в наши незащищенные тела, и даже различали неясные тени, бесшумно несущиеся через кусты к лагерю! Потом только мы разглядели Дэна, с дикими воплями бешено мчащегося к реке. Раздался громкий всплеск, и крики затихли. Убедившись, что индейцы тут ни при чем, мы поспешили к Дэну узнать, в чем дело. Оказывается, полчища муравьев переползли к нему с дерева по веревкам гамака, облепили его с ног до головы и принялись обрабатывать своими ядовитыми челюстями каждый сантиметр его драгоценной персоны! Мокрый до нитки, Дэн залез в лодку и там провел остаток ночи, обирая с себя насекомых. Наутро нам стоило немалого труда отвязать гамак и выколотить из него муравьев.
— Дикари!
Это крикнул Виллис, стоявший на палубе и смотревший на приближающийся водопад Тамбаки. Мы с Дэном выскочили из-под навеса и взглянули в том направлении, куда указывал негр. Несколько индейцев стояли на берегу, их тела были сплошь раскрашены красным соком уруку — растения, весьма распространенного в этих лесах. Мочки их ушей были оттянуты и свободно свисали, из ноздрей торчали иглы дикобраза, но головной убор из перьев отсутствовал. Таких индейцев я видел впервые и решил, что они принадлежат к племени карипуна.
— Мы остановимся и постараемся подружиться с ними, — сказал я, но не успел отдать приказ подойти к берегу, как наши индейцы тоже заметили их. Раздались тревожные возгласы, весла заработали с бешеной быстротой.
Дикари закричали и, отпустив тетиву, послали несколько стрел в нашу сторону. Мы не видели, как летели стрелы, но одна из них с каким-то злобным чмоканьем пробила борт лодки — доску, толщиной в полтора дюйма, а затем прошла и через другой борт. Сила, с которой была пущена стрела, поразила меня, и, если б я не увидел это своими глазами, я никогда бы не поверил, что стрела может обладать такой пробивной способностью. Винтовка вряд ли могла бы сделать больше!
Эти дикари имели обычай выходить на берега отрядом в двести — триста человек и задавать жару всякой проходящей лодке. Середина реки была в пределах досягаемости с обоих берегов, и спасение было невозможно. Мне известен случай на другой реке с пароходом, который атаковали таким образом. Стрела попала в одного англичанина, пройдя через обе руки и грудь, и с такой силой пригвоздила его к палубе, что его не сразу удалось поднять.
Игарите скользило по воде так быстро, что мы скоро достигли водопада Тамбаки и пролетели по нему без всяких неприятностей: команда не переставала яростно грести, напуганная возможностью появления новых стрелков.
Водопад, который мы прошли, был не очень опасный, во всяком случае далеко не столь грозный, как следующий — Фортадеза, у которого падение воды составляло десять футов и который устрашал уже одним своим ревом. Вода, пенясь, перехлестывала поверх выхода гранита, такого же, какой можно встретить на Мадейре и всех
На берегу лежало наполовину высохшее тело анаконды, толщина ее шкуры была около дюйма. Вероятно, совершенно высохнув, шкура была бы тоньше, но даже и так эта прекрасная, крепкая кожа по качеству не уступала коже тапира.
Миновав Форталезу, мы спустя четыре часа достигли слияния Абунана с Мадейрой, которая была здесь такой широкой, что показалась нам океаном по сравнению с узким Абунаном. Здесь был расположен боливийский таможенный пост. Более нездоровое место трудно себе представить. Все живущие тут либо валялись в лихорадке, либо были пьяны, и если вообще пьянство можно оправдывать, так именно здесь. Уже затемно, подъезжая к берегу, мы услышали треньканье гитар и монотонный распев пьяных голосов, словно предупреждавших нас, как низко пали здесь люди. За каучук, который экспортируется из Боливии, взимались меньшие пошлины, чем за ввозимый из Бразилии, поэтому весь каучук, добываемый на Абунане, обычно проходил через этот пост, с какой бы стороны его ни везли.
Во всяком случае река еще не была определена как пограничная. Товары складывали на бразильской стороне и ночью перетаскивали на другую сторону, что являлось умеренной формой контрабанды, которую таможенники предпочитали поощрять, нежели запрещать. Какая сумма из уплаченных сборов доходила до казны — вопрос, на который я затрудняюсь ответить. Лишь один чиновник на этом посту имел дело с деньгами, остальным девяти не оставалось делать ничего другого, как залезать в долги.
Тут было шесть солдат под командой интенденте, завербованного в районе Мапири, где он искал каучук; его отправили на этот злосчастный пост со всеми его пожитками, состоявшими из жестянки с солью, двух сабель, будильника и помятого ночного горшка. Пост необходимо было укомплектовать. Его предшественник имел несчастную привычку полосовать своих солдат саблей, поэтому они однажды набросились на него, пытались пристрелить и переправились в Бразилию. Пьяный раненый офицер бежал в лес и добрался берегом реки до Вилья-Белья. Некоторое понятие о том, что творилось в таких заброшенных местах, дает такой факт.
При передаче боливийских таможен Бразилии в Сан-Антонио, торговом порте, расположенном ниже порогов реки Мадейры, было обнаружено 7000 ящиков груза, дожидавшегося отправки в бассейн Бени, из них 5000 содержали спиртные напитки!
В устье Абунана единственными продуктами питания были рис и чарке. Здесь люди не любили обременять себя охотой, рыбной ловлей или даже туалетом — каждый потел в своих грязных лохмотьях, распевал пьяные песни или стонал в приступах лихорадки. Никаких лекарств не было, а если б даже они и были, не нашлось бы ни одной достаточно трезвой головы, чтобы прописать их. Единственным здоровым человеком был некий молодой немец, который остановился здесь, путешествуя вверх по реке. Это был веселый, пышущий здоровьем юнец, который, не церемонясь, высказывал свое мнение по поводу англо-германских отношений. Германия горит желанием воевать, говорил он, чтобы подорвать торговое процветание своих соперников и приобрести колонии.
После восьмидневного пребывания в этом отвратительном месте нам удалось получить разрешение сесть на бателоны, шедшие с грузами в Вилья-Белья, порт, находящийся в устье реки Маморе на полпути к Риберальте. Когда мы двинулись по реке, нас провожал панихидный звон гитар и заунывный гул голосов.
Тогда еще не существовало железной дороги Мадейра — Маморе, этого пути, идущего в лесной глуши из «ниоткуда» в «никуда», где белые служащие получают такие высокие оклады, что после десяти лет работы — если только они выдержат столько — могут спокойно уходить на отдых.