Неоконченное путешествие
Шрифт:
Фелипе страшно боялся ос, и какие только акробатические номера он не выделывал, отбиваясь от них! Я отлично понимал его, ибо еще ни разу не встречал человека, который без страха выдержал бы сорок или пятьдесят осиных укусов в лицо и шею, а эти осы, во всяком случае те, что поменьше, непременно норовили ужалить в глаза.
Рыжая собака, казалось, терзалась муками хронического голода и приохотилась жевать по ночам сыромятную сбрую волов. Вследствие непрекращающихся дождей кожа сбруи начала вонять, словно падаль, и, когда мы брали ее в руки, царапины на руках загнаивались, так что Фелипе уже решил, что заражения крови нам не миновать. Однако эти сыромятные подпруги были нам совершенно необходимы — без них невозможно было навьючивать животных, а в таком случае мы остались бы без продовольственных запасов.
— Надо что-то сделать, чтобы собака перестала жевать подпруги, — сказал я как-то раз без особого умысла.
Фелипе погрузился в раздумье, и в один прекрасный день рыжий пес пропал.
— Не ищите его, полковник, — сказал Фелипе. — Я пристрелил его!
Меня это крайне огорчило, так как я был далек от мысли убивать собаку. В подобных экспедициях собаки не только веселые спутники, но и бесценные сторожа.
Мы были в пути уже шесть недель, когда один из волов лег и дальше не пошел. Неделей раньше лошадь Фелипе каким-то образом утонула ночью. Моя лошадь уже давно была разжалована во вьючную, и Фелипе, как и мне, пришлось идти дальше пешком, чего он терпеть не мог. С этого момента он стал сдавать не по дням, а по часам. У него начали отекать ноги, и он стал опасаться рецидива особого мышечного заболевания, которым он страдал в детстве; потом дали себя чувствовать болезненные ощущения в легких — по его словам, он раньше на это не обращал внимания. Ему казалось, что его сердце больше не выдержит. Затем объявилась еще одна болезнь — он ложился на землю с головной болью и замогильным голосом вещал: «Не обращайте на меня внимания, полковник, идите дальше и оставьте меня здесь умирать!»
Под конец у него появилось нечто вроде той болезни, какую иногда можно наблюдать у британских солдат, когда их слишком донимают парадами, — его «всего разламывало». Что я стал бы с ним делать, если бы пришлось встретиться лицом к лицу с настоящей опасностью? Отослать его назад одного было невозможно — он почти наверняка сбился бы с пути, и я не мог взять на себя такую ответственность. Оставалось лишь вернуться с ним обратно и признать, что экспедиция провалилась самым досадным образом.
Мы ночевали в очень сухом лесу и мучились от жажды — за последние тридцать шесть часов мы не выпили ни глотка воды. Мельчайшие кусающие мушки pium досаждали нам беспрестанно, а осы и пчелы просто не давали нам житья. Два уцелевших животных недомогали, их приходилось все время погонять, и это очень затрудняло продвижение вперед. К счастью, вол еще держался сносно и служил нам хорошим проводником, словно чутьем выбирая наилучшие маршруты, зато лошадь шла с трудом. Она умудрилась попасть в болото, и лишь с помощью вола нам удалось ее вытащить. На следующий день она свалилась от слабости, и ее пришлось пристрелить.
Таща на плечах столько груза, сколько было под силу нести, мы продвигались вперед, непрестанно мучимые мухами и осами, стирая в кровь ноги мокрыми сапогами. Затем, во время переправы через реку, вол рухнул прямо в воду и утонул. Тяжело нагруженные, с трудом пробираясь через высокую траву среди скользких кочек и шатких, уходящих из-под ног камней, оступаясь и падая на каждом шагу, мы шли три или четыре дня, пока не достигли ближайшего передового поста. Никогда еще мне не приходилось так трудно в пути, но Фелипе, по мере того как мы приближались к дому, постепенно обретал свою обычную жизнерадостность и даже начал снова проявлять интерес к птицам.
Начальник поста хорошо нас накормил, и, перед тем как опять отправиться в путь, мы отдохнули там день или два.
— Если б вы пришли чуть-чуть пораньше, вы застали бы отряд солдат, возвращавшихся в Куябу, — сказал он нам. — Вы могли бы пойти вместе с ними.
Нам предстоял большой переход, однако он был пустяком по сравнению с тем, который мы только что проделали.
— Говорят, там, где вы были, плохие места, — заметил начальник. — Двадцать лет назад расквартированный здесь отряд отправился туда во главе с полковником, но мало кто вернулся обратно. Сам полковник сошел с ума. Они наткнулись на морсего, живущих по левому берегу Арагуаи. Ваше счастье, что этих дикарей не оказалось поблизости, когда вы там бродили.
Он сказал мне, что на расстоянии четырех дней пути отсюда можно достать лодки, и одолжил нам лошадей, чтобы добраться до тех мест. Это была совершенно неожиданная помощь. Однако Табатинга так разлилась, что лошади не могли перейти ее вброд. Поэтому пришлось отослать их обратно и продолжать путь пешком, таща на себе поклажу. Тут Фелипе снова постигли серьезные неприятности, включая солнечный удар, но, прежде чем мы дошли до следующего поста, он оправился настолько, что мог даже посвистывать на ходу. Так мы перебирались от поста к посту, и повсюду нам оказывали гостеприимство и помощь. В конце концов мы достигли места, где можно было достать какой-то транспорт, чтобы уехать в Куябу. К тому времени мы так изуродовали себе ноги, что о дальнейшем передвижении пешком не могло быть и речи. Фелипе был совершенно измотан, меня уже давно тревожила больная нога, особенно сильно по ночам, так что я почти не мог спать. Но еще до прибытия в Куябу мы почувствовали себя лучше, а Фелипе совсем воспрял духом.
Двумя днями позже мы отплыли в Корумбу, оставив Вагабундо в его родных местах дожидаться нашего возвращения в феврале. Вследствие забастовки речников катер, направлявшийся в Корумбу, был более, чем обычно, переполнен цветом куябского общества. Эта публика, толпившаяся на крохотной верхней палубе, была шокирована, потрясена до глубины своей респектабельной души, когда Фелипе снял башмаки и носки и принялся всовывать тампоны с вазелином между тощими пальцами ног. Более дурного воспитания они и представить себе не могли. Мне стоило немалого труда загладить инцидент: ведь Фелипе был моим компаньоном, следовательно, известная доля позора падала и на меня, а мне предстояло находиться месяц или два в непосредственном контакте с этими людьми. Посыпались вопросы — не мой ли он сын? Или, может быть, он мой соотечественник? И как только я могу общаться с таким невоспитанным человеком?
Фелипе отправился в Рио, чтобы вернуться с новым снаряжением для следующей экспедиции. Мне тоже очень хотелось поехать вместе с ним, но я не мог позволить себе этого и решил дожидаться его в Корумбе, которую предпочитал Куябе. Я рассчитывал снова выступить в поход в феврале, но уже без животных, а по воде. Мне хотелось подыскать еще одного компаньона, который разделил бы с нами тяготы пеших переходов с поклажей; тогда, при условии, что большую часть пути мы проделаем в лодке, поход мог бы оказаться не слишком тяжелым для каждого из нас. Как мои спутники поведут себя, когда мы встретим индейцев, — об этом можно было только догадываться.
У британского консула в Корумбе, который служил офицером в бразильском флоте, была хорошая библиотека, и он предоставил ее в мое распоряжение. Это, а также местный кинематограф спасали меня от скуки. Кроме того, время от времени в город приезжали англичане с эстансий вниз по реке, желая внести какое-то разнообразие в свою жизнь.
Я вернулся в Куябу в середине февраля. В пришедшей от Фелипе телеграмме говорилось, что он обещал своей матери вернуться на рождество. Решив, что он уже в пути, я ничего не мог предпринять. Надо полагать, мало кто из исследователей, готовясь к рискованному походу, получал такие сообщения от своего спутника! На деле вышло так, что он смог вернуться не раньше апреля, а я тем временем должен был торчать в этой дыре, по сравнению с которой Корумба кажется настоящим столичным городом.
Пасха отмечалась здесь одной из тех удивительных процессий, которые в определенные дни года можно видеть в каждом провинциальном городке Южной Америки, а также и в некоторых столицах. Процессия возглавлялась облаченными в мантии священниками и прислужниками, размахивающими кадилами. За ними следовали негры; каких только можно встретить в городе; они были тоже в мантиях и несли на плечах шаткие изображения святых и мучеников. Были здесь страшно окровавленные Христос и Дева Мария в короне из фольги, в усыпанном блестками одеянии и с нимбом, сделанным из жестяных рельсов детской железной дороги. Они сильно раскачивались из стороны в сторону, угрожая свалиться с помоста, по мере того как процессия шаг за шагом волочилась по булыжникам, переступая открытые сточные канавы. Позади кающихся негров — каждый из них был правонарушителем и таким образом надеялся искупить свои многочисленные мелкие грешки—вразброд шел оркестр, искусный по части ударных инструментов, но во всем остальном никудышний; он играл бравурный марш, под который никто и не пытался идти в ногу. В хвосте и вдоль по тротуарам в полном составе шло население Куябы — все с непокрытыми головами и полные благочестия.