Неоконченные споры

Слуцкий Борис Абрамович

Непривычка к созерцанию

Не умел созерцать. Все умел: и глядеть, и заглядывать, видеть, даже предвидеть, глазами мерцать, всматриваться, осматриваться, взором охватывать горизонт. Все умел. Не умел созерцать. Не хватало спокойствия, сосредоточенности. Не хватало умения сжаться и замереть. Не хватало какой-то особой отточенности, заостренности способа видеть, глядеть и смотреть. И у тихого моря с его синевой миротворною, и у бурного моря с его стоэтажной волной остальная действительность с дотошностью вздорною не бросала меня, оставалась со мной. А леса, и поля, и картины

импрессионистов, и снега, застилавшие их своей белой тоской, позабыть не заставили, как, обречен и неистов, вал морской разбивался о берег морской. Я давал себе срок, обрекая на повиновение непоспешному времени, но не хватало меня. Я давал себе век, но выдерживал только мгновение. Я давал себе год, не выдерживал даже и дня. И в итоге итогов мне даже понравилась населявшая с древности эти места суета, что со мною боролась и справилась, одолевшая, победившая меня суета.

Уроки музыки

Любовь моя музыкой не разделена, и страсть моя к ней не имеет ответа. Но где она, страсть безответная эта? В рояле она. То белая кость, то черная кость, молчанье перемежает звучанье. Я трогаю клавиши вкривь и вкось. Я добиваюсь только мычанья. Бывает же абсолютный слух! Неплохо и с относительным слухом. Я — глух. Я — безотносительно глух. Куда мне с моим стремленьем глупым! И сколько бы мне ни мотать головой, не выжимается песня живая, и я выбиваю то лязг, то вой, и только музыки не выжимаю. Она у иных, как птица, с руки клевала и, наклевавшись, звучала. Сожму кулаки, разожму кулаки, начну, как советуют, прямо с начала. Начну. И еще раз начну. И еще. Начало начнет. Продолженье подскажет. И что-то усаживается на плечо и крыльями над головою машет.

На этюдах

Начинаются солнца эффекты на снегу. На зальдевшем пруду. Тютчева бы сюда или Фета! А покуда и сам я иду, чтобы кистью своей дилетантской написать все, что видится мне, зафиксировать легкие танцы золотистости на белизне.

Определение лирики

Лирика — отсебятина. Хочется основательно все рассказать о себе и о своей судьбе. Лирика — околесица: так шумна и пестра. Кроме того, она лестница в душу твою со двора. Лирика — суматоха. Лирика — дребедень. Кроме того, она вздоха воздуха верная тень! С берега до берега ночью пробег по мостам! Лирика эмпирика учит общим местам. Учит к словам забытым вдруг проявлять интерес. Лирика вся — за бытом, словно за городом лес. Вдруг раскрываются двери из теплыни в ледынь. Лирика вся: не верю, что не чета молодым.

Перепробы

Перепробы. Переперепробы. Сутки целые не снимешь робы. Щец горячих запах позабудешь, если перепробу делать будешь. Солнышко — и то мимо проходит, если перепроба не выходит. Но зато едва удастся опыт, только-только выйдет, выйдет он, — явственно листвы услышишь шепот и лучей — по стеклам — тихий звон.

Ритм маяка

Четыре с половиной секунды света, четыре с половиной секунды тьмы, потом полторы секунды света, потом полторы секунды тьмы — и снова: четыре с половиной секунды света, четыре с половиной секунды тьмы. Гасит солнце устройство это. Тьма зажигает его средь тьмы. Когда-нибудь этот ритм и мы — его вопросы, его ответы — усвоим, избежав кутерьмы: четыре с половиной секунды света, четыре с половиной секунды тьмы.

Рыбы в сети

Серебро звенит звонче золота — звонче звон и блистательней блеск. Точно так же, свежо и молодо, рыбы плещут свой плеск. Сеть сияниями переполнена, словно небо верткими молниями, и в жестоком подобье игры вьются, бьются эти миры. Звезды тоже перед гибелью вспыхнут, вечную тьму озарив. Рыбы пляски кончают рыбьи, плавники в ячеи зарыв. И покуда с небосвода их лучей припекает сонм, потускневшие от несвободы, рыбы погружаются в сон.

Движение облаков

Скажу без обиняков и доказать смогу: движение облаков нельзя наблюдать на бегу. Но, возлежа на спине и на одном из боков, следить удавалось мне движение облаков. Я на спине возлежал, но я душой воспарял и от восторга дрожал, лишь в небо глаза вперял: сквозь кислород, азот и неизвестно куда, затягивая горизонт, шли облаков стада. Отряхивая шерсть, застрявших рос не щадя, они вызывали шесть различных видов дождя, а разойдясь по углам небес, по всем четырем, показывали сверх программ то солнышко, то гром или же — синеву такой голубизны, что кажет вам наяву концентрат весны. Весною даль легка и до того широка, что как ни плывут облака, не проплывут облака.

Цепная ласточка

Я слышу звон и точно знаю, где он, и пусть меня романтик извинит: не колокол, не ангел и не демон, цепная ласточка железами звенит. Цепная ласточка, а цепь стальная, из мелких звеньев, тонких, но стальных, и то, что не порвать их, — точно знаю. Я точно знаю — не сорваться с них. А синева, а вся голубизна! О, как сиятельна ее темница! Но у сияния свои границы: летишь, крылом упрешься, и — стена. Цепной, но ласточке, нет, все-таки цепной, хоть трижды ласточке, хоть трижды птице, ей до смерти приходится ютиться здесь, в сфере притяжения земной.

Выгон

Травы — запахи земли, в листья воплощенные и корни. К ним по случаю весны пошли вдумчиво принюхиваться кони. Распахнули ноздри, как ворота. Чуют что-то. Понимают что-то. С темной конскою душой темная душа земная разговор ведет большой, но о чем — не знаю.

Голоса души и тела

Приказывало тело, а душа подсказывала тихо, еле-еле, покудова, волнуясь и спеша, кричало тело о себе, о теле. Оно было большое, а душа была такою малой и несчастной, что и на кончике карандаша могла с большим удобством размещаться. И зычный голос тела заглушал все грохоты, и топоты, и шепоты, а тонкий голосок души плошал, и если предлагал, то в виде опыта.