Неоконченный романс
Шрифт:
— Ирка, кончай слезы лить, сколько тебе роз надо?
— Даже если по одной вручать, и то двадцать, а мы хотели по три, — всхлипывая, ответила «немочка».
Вера подошла к телефону, набрала номер Сашиного магазина.
— Алло, Сашунь, ты не в курсе, у Виктора в теплице розы расцвели? — Получив, очевидно, утвердительный ответ, она радостно улыбнулась. — Вот и лады! А сейчас жми ко мне в школу, надо для блага общества послужить — свези нас к брату, нужно десятка два-три роз позарез! — Она положила трубку, весело оглядела обретших надежду коллег. — И как говорится в народе, no problem.
Ирина бросилась ее целовать, но Верка легко отстранила ее:
— Перестань лизаться, лучше принеси от завхоза нам с Еленой Максимовной по халату, чтобы наряды не испачкать,
Линейку решили перенести на час позже, и они сидели в учительской, поджидая Сашу. Почти все учителя разбежались по своим делам, и подруги наслаждались тишиной. Резкий телефонный звонок нарушил их покой. Звонил муж Фаины Сергеевны, и что-то такое было в его голосе, что Вера со всех ног бросилась искать химичку по школе. Наконец ее нашли, и, раскрасневшись от стремительного подъема по школьной лестнице, она взяла трубку.
Бросив на нее взгляд, Лена увидела, как у Фаины Сергеевны сначала открылся рот, и, прижав свободную руку к горлу, она начала хватать воздух, словно выброшенная на берег рыба.
— Не может быть, — наконец вымолвила она и обессиленно опустилась на стул. — Ты не ошибся? — В трубке зачастил высокий мужской голос.
Положив трубку, Фаина Сергеевна откинулась на спинку стула, обмахиваясь кружевным платочком. Заметив удивленно уставившихся на нее молодых учительниц, она оживилась:
— Девочки, Егор Никитич сообщил мне потрясающую новость: сейчас у них в конторе сам Максим Максимович Гангут! Тот самый, с Центрального телевидения. Беседует с директором. Девки из управления на всякий случай побежали краситься и наряжаться. Он с видеокамерой, вдруг кого снимать надумает.
— Зинку обязательно, с ее толстыми коленками, или Зотиху из поссовета. Она тоже весьма фотогеничная особа, — фыркнула Верка.
— И не говорите, — согласилась учительница химии. Глаза у нее вдохновенно сверкнули. — У меня идея, девочки. А что, если директора нашего надоумить, пусть срочно едет в контору и приглашает Гангута к нам на праздник? Думаю, Леночка, ему будет интересно в нашей глуши свою однофамилицу встретить.
В учительскую вошел Саша, и девушки, подхватив сумочки, последовали за ним. Лена на мгновение задержалась на пороге.
— К слову, Фаина Сергеевна, Максим Максимович не просто мой однофамилец, он мой отец, — произнесла она и, с удовлетворением отметив некоторое покраснение кожных покровов химички, с достоинством покинула стены учительской.
Все Сашины родственники в данный момент проживали километрах в пяти от райцентра в небольшой деревеньке под названием Оленья Речка. Здесь они выстроили несколько теплиц, в которых выращивали ранние овощи и цветы, свинарник, коровник.
Кроме того, в хозяйстве водились овцы, куры, гуси, индюки. На нескольких десятках гектаров лесных неудобиц, расчищенных своими силами, выращивали картофель, садовую клубнику, кормовые травы. За три года хутор Шнайдеров, как его называли в районе, превратился в образцовое фермерское хозяйство, процветающее с помощью собственных рук да пары собранных из металлолома «Беларусей». Районное начальство, разрешив эксперимент, умыло руки, до поры до времени не вмешивалось, наблюдая, как братья пытаются наладить хозяйство в меру своих сил и возможностей. С немецкой педантичностью и аккуратностью семейство Шнайдер превратило глухую деревню, в которой и проживало всего пять или шесть стариков и старух, в уютный и милый сердцу уголок. На месте старых полуразрушенных хибар выросло несколько кирпичных домов, в которых жили семьи шестерых братьев и двух сестер Шнайдер. Помогли отремонтировать домишки стариков, тем самым обретя мир и согласие на вверенной им территории. Все это можно было бы посчитать настоящей идиллией, если бы не появились злопыхатели и завистники и те, кто работать не любит, но зато покритиковать да напакостить — хлебом не корми. Вот эти утверждали, что немцы жируют на их костях, эксплуатируют бедных трудящихся. Были попытки поджечь свинарник, побить стекла в теплицах, отравить птицу. Старший из братьев, Виктор, выступил в районной газете с
Лена несколько раз вместе с Верой и Сашей бывала на Оленьей Речке и поражалась редкому трудолюбию и доброжелательности Сашиных родственников. У каждого в семье не меньше пяти детей. Всех надо накормить, одеть, обуть, выучить, но они никогда не оказывались в стороне от чужой беды, помогали, чем могли. Лена понимала их обиду: Шнайдеров до сих пор считали чужаками, хотя они прожили на этой земле почти пятьдесят лет.
Сашина мама — Эрна Генриховна — и в свои семьдесят лет успешно руководила дочерьми, невестками и многочисленными внуками. Во дворе у нее всегда было чистенько, вдоль забетонированных дорожек все лето цвели анютины глазки и яркие ноготки. Ничто нигде здесь не валялось; каждой досочке, проволочке, железке было отведено свое место. В доме все сверкало стерильной чистотой, вкусно пахло стряпней и травами.
Маленькая, сухонькая, с большим крючковатым носом, она и сейчас радостно встретила их у порога.
Перецеловала, переобнимала всех, отвела к Виктору в теплицу.
Виктор, высокий, широкоплечий, пятидесятилетний мужчина, с красным обветренным лицом и огромными руками, вместе с сыном срезал цветы на продажу. В эмалированных ведрах стояли каллы и гвоздики, до роз очередь еще не дошла.
Девушки вошли в отсек, где выращивали эти чудесные создания природы, и замерли от восхищения. Розы только-только развернулись из бутонов, на бархатистых лепестках и листьях мерцали капельки воды, а аромат был настолько сильным и терпким, что у Лены закружилась голова. Пока Вера вела переговоры, она вышла во двор. Саша сидел на небольшой лавочке у входа в теплицу и курил.
Раньше она бы не задумываясь присела рядом с ним, а сейчас, стараясь не глядеть в его сторону, подошла к Эрие Генриховне. Старушка говорила с сильным акцентом и сама же над этим посмеивалась. В дорогу она приготовила им целый пакет вкуснейших булочек-креблей и сокрушалась, что у них нет времени выпить чаю.
Вера помахала Лене с порога, и они отправились выбирать розы. Сынишка Виктора срезал их, оставляя над землей небольшие черешки. Цветы ложились в руки влажной, ароматной тяжестью, и вскоре три эмалированных ведра были заполнены прекрасными темно-розовыми цветами.
Виктор взять деньги наотрез отказался: пусть дети порадуются и учителя. Грех зарабатывать на том, что случилось. А у него новые вырастут, за розами дело не станет. Он вытер руки полотенцем, попрощался с братом и невесткой, а Лене на прощание протянул огромную белую розу:
— Она у меня самая первая распустилась, значит, счастье должна принести.
Лена обняла и поцеловала его в щеку:
— Спасибо тебе, Виктор. Так и быть, постараюсь стать счастливой.
За тридцать минут до начала праздника розы с триумфом были доставлены в школу, и теперь девушки в темноватой учительской раздевалке спешно приводили себя в порядок. Внезапно непонятный шум отвлек их от припудривания носов и подкрашивания губ. Лена выглянула в коридор и онемела от изумления. Этот пострел везде поспел!
Ее папашка с видеокамерой на плече в окружении передовой школьной общественности прошествовал в кабинет директора. Следом за ними прошли Алексей в светлом летнем костюме и профсоюзный босс поселка, грузный, с переваливающимся через брючный ремень основательным брюшком Симонян Георгий Георгиевич. В народе его звали просто Жор Жорычем, намекая на его недюжинный аппетит.
— Все, пропал твой батя, теперь его до вечера не увидишь, тем более Жор Жорыч здесь пасется. — Выглядывавшая из-за ее плеча Верка была уже в курсе всех событий. Правда, о вечеринке Лена предпочла умолчать, справедливо решив, что и так слишком много рассказала.