Неотмазанные. Они умирали первыми
Шрифт:
— Кто-то садит с одной вершины по другой! Насколько я знаю, на ближней, что над селом морские пехотинцы генерала Атракова, а на той горушке, насколько помню, должна находиться ульяновская десантура.
— Что они взбрендили совсем? Палят друг в друга! Мудачье!
— Перепились они там, что ли?
— Не хватало еще, чтобы под этот шумок нас стали мочить!
— «Духи», падлы черножопые, нападение спровоцировали.
Перестрелка над селом продолжалась с полчаса, потом затихла. Никто из бойцов так и не смог уснуть, все с тревогой ждали ночной атаки.
Часть вторая
Последний пасодобль
Глава первая
Нам война и та и эта,
Непонятная она!
Мы
От Вас ответа ждет страна:
Кому же выгодна война?
Каких друзей мы потеряли
За ту Чеченскую войну!
Руки, ноги отобрали,
Мою выкрали судьбу!
И за эту гибнем тоже,
Вот я это не пойму!
Кто ж нам не даст закончить
Заказную их войну?
— Самура, ты чего ржешь как ненормальный? Крыша поехала?
— Да, как тут не заржать, Виталь, решил сестренку с днем рождения поздравить! Вот послушай, чего накорябал, пока с Крестовским в засаде сидели.
— Милый Татусик! Цветочек, ты наш яхонтовый! Поздравляю тебя с днем рождения! В наше смутное время, когда межпланетные корабли бороздят бескрайние просторы Вселенной, когда к власти рвутся товарищ Зюзя и Лужок, наш затюканный несчастный народ все взоры устремил на тебя с надеждой, наша несравненная Танюська, Волшебнюська, Чаровнюська, Хахатуська, Тримпампуська, Симпатуська! Желаю тебе оставаться всегда такой же обольстительной, загадочной, обаятельной, привлекательной, сногшибательной, блистательной, грациозной, кокетливой, элегантной, умопомрачительной, незабвенной, неописуемой, неожиданной, неотразимой, непостижимой, неприступной, неувядаемой королевой школьного двора!
— Что, она на самом деле такая обольстительная?
— Да, нет конечно! Ей всего лишь четырнадцать лет на прошлой неделе стукнуло. Но пацаны в школе за ней табунами бегают. Всем голову умудрилась вскружить.
— Ромк, ну ты, блин, и загнул, Чаровнюська, — отозвался Валерка Крестовский, после смазки собирая «эсвэдэшку». — Таких и слов-то в русском языке нет.
— Значит, теперь будут.
— Ромк, у тебя девчонка есть?
— Была.
— Почему была? Поссорились?
— Нет, с другим гуляла. Помимо меня. Я у нее был так, вроде запасного аэродрома, для веселого времяпровождения. Я это уж потом узнал, от ее подружек. Бегал за ней как собачонка, все желания и прихоти исполнял. У О» Генри есть рассказец, там капризная красивая бабешка захотела зимой персик в постель, и ее бедному парню пришлось разбиться в лепешку; он весь город перевернул, чтобы достать этот несчастный поганый фрукт. Весь взмыленный как загнанная кляча примчался он счастливый домой с персиком в руке, а эта расфуфыренная краля ему и заявляет, что мол персик она уже не желает, ей, видите ли, апельсин теперь подавай.
— Да, бабцы они такие. Черт их поймет, чего им надо, чего им вечно не хватает, чего они хотят.
— Все они замечательные, когда спят, — неожиданно откликнулся сонным голосом Славка Чахов, разворачиваясь к ним лицом, почесывая зудящую шею.
— Вот и кемарь, Чахлый. Не хрен подслушивать?
— Вон, Танцор, письма от своей девчонки пачками получает да помалкивает как партизан, — продолжал ворчать Чахов. — Аж, завидно становится. Ничего ни кому не рассказывает.
— Правильно делает. Всякому хорьку показывать…
— Попросил его как-то фотку подружки показать, а он мне — дулю в рожу и послал подальше, — пожаловался Чаха. — Говорит, сглазишь, козел!
— А может Святка и прав, — сказал Ромка. — Не хрена о своем счастье всем кому нипопадя рассказывать. Мало ли какая сука может подгадить или сглазить. Со мной часто такие вещи происходят, будто кто-то там на небесах за этим следит. Чуть с кем-нибудь поделюсь своими сокровенными тайнами или мечтами, и на тебе, буквально, на следующий день какая-нибудь бяка непредвиденная происходит. И все лучезарные мечтания, надежды, коту под хвост! Всем рассказывал про свою любовь, а оно видишь, как все повернулось. А ты, Виталя, как со своей подружкой познакомился? Учился вместе?
— Нет, Ромк. На рыбалке.
— На рыбалке? — вновь встрял любопытный Чаха. — Что она у тебя, русалка?
— Чахлый, заткнешься ты наконец или по калгану хочешь схлопотать?
— Может плюху ему отвесить? — с готовностью вызвался Колька Селифонов.
— Мужики, отбуцкать его надо, чтобы не встревал в чужие разговоры! — посоветовал младший сержант Мамонов.
— Летом это было, в августе. Задумали с однокашниками в поход на озера смотаться. Мой приятель, Сашка Сорокалетов, с детства на папашкиной «Волге» гонял. И вот решили мы в троем, я, Сашка и Серега поехать пораньше на озера на машине, чтобы подготовить местечко, а заодно и барахлишко отвезти, чтобы остальные налегке туда добирались. И с нами увязался папашка Санькин, мужчинка уже в довольно солидных годах. Приехали мы часов в пять вечера на место, разбили лагерь на берегу озера, разожгли костер, конечно выпили. Захмелевший батяня сразу разомлел, полез в машину кемарить. Много, что ли ему надо, старому хрычу? И тут Сашка вспомнил про охотничье ружье, которое нас попросили захватить с собой. Извлекли двухстволку на божий свет, стали вымудряться, собирать ее. Как только не крутили, как только не вертели. Ничего не получается, сроду никому из нас троих не приходилось собирать охотничьи ружья. Мучились, мучились, и вдруг у Сереги пристегнулся приклад. Зарядили. Стали искать цель, куда бы пострелять. Повесили пустые бутылки на высокие кусты и открыли пальбу. Постреляли все склянки. Стрелять больше не в чего. И тут вдруг Сашка снимает с себя ватник и так, как бы в шутку подбрасывает его вверх, и кричит: «Не попадешь!». Ну, а я, не долго думая, вскидываю ствол, нажимаю на спуск и на тебе! Кусок рукава у ватника долой! Только вата клочьями торчит. На этой грустной ноте наша стрельба и закончилась. Успокоились. Уже стало смеркаться. И вдруг слышим, где-то в далеке чьи-то голоса раздаются, и огоньки от фонариков мелькают. Сразу догадались, что это наши парни с девчонками с электрички идут и путь в кромешной темноте освещают. Ну, мы давай палить и орать, чтобы они нас заметили. А они наоборот замерли с перепугу, не знают то ли идти, то ли назад повернуть. Черт его знает, кто здесь палит. Подошли ребята и наши девчонки. Смотрю, среди них незнакомка, как увидел, так что-то в груди защемило, сердце затрепыхалось как пойманная в силки птица…
Глава вторая
Утром в палатку на всех парусах влетел только что сменившийся Валерка Крестовский.
— Мужики! Живо! Давайте письма у кого есть к отправке!
— Крест, ты куда намылился? — окликнул Крестовского, с трудом продрав глаза, Ромка, видя, что тот собирает свою амуницию.
— В ПВД покачу! Угораздило попасться на глаза, этому козлу, майору Геращенко. Схлопотал приказ сопровождать вместе с Ником Селифоновым капитана Карасика в штаб.
— Погодите, мужики, я сейчас быстренько адрес накорябаю! — засуетился заспанный Ромка. — Черт, куда же стержень подевался? Свисток, дай ручку! Я точно знаю, у тебя есть!
«В ПВД, конечно, неплохо съездить, ребят знакомых повидать, — размышлял Валерка. — Но после бессонной ночи, буквально, валишься с ног. Девять раз обстреливала их какая-то сволота. Невыспавшийся Ник, Колька Селифонов, видно, тоже не особо горел желанием тащиться к черту на кулички. В «уазике» кругом пылища, так и хочется пальцем по сидению поводить: слово неприличное написать. В Ножай-Юрт, где находился ПВД, выехали утром вместе с попутным челябинским СОБРом, в сопровождении двух «бэтээров». В десятом часу уже были там. Карасик, дав указание, от машины ни на шаг не отлучаться, отправился к начальству. Присели. Закурили. Руки в цыпках, кожа потрескалась, местами покрылась болячками. Вши, злодеи, покусывают. Кашель. Сопли. Воспаленные глаза. Истрепанные рукава. Замусоленные колени. Закопченные морды. Кругом штабные крысы шастают, в «свеженакрахмаленном камуфляже», все почти с наградами. А у нас — две медальки на всю роту. С любопытством посматривают в нашу сторону. Прям, какое-то явление Христа народу! Цирк, приехал! Колька Селифонов завалился спать на заднем сидении. Водила, Вовка Иезуитов (ну и фамильица, я вам скажу), вернулся со склада в новеньких «берцах»: что-то там толканул трофейное, кажется, черный ваххабитовский флаг с кривой саблей на нем и арабской вязью. Открыв капот, залез в мотор с головой. Чего он там забыл, хорек? Непонятно? Движок «уазика» работает как часы.»
Валерка расстегнул бушлат, извлек из-за пазухи две фанерки размером с книжку, сброшюрованные медной проволокой, между которыми он хранил письма из дома и присланные матерью конверты. Иначе нельзя: обязательно какая-нибудь сука сопрет для сортира. Незавидная судьба уже постигла его блокнот, где он вел свои записи и хранил адреса родных и друзей. Надо воспользоваться подвернувшимся случаем и послать письмо матери отсюда, из ПВД. Наверняка, быстрее дойдет, чем через Моздок. Странный все-таки адресок: «Москва-400». Месяцами письма идут до дома.