Неотмазанные. Они умирали первыми
Шрифт:
— А тебе особое приглашение нужно? — сержант Васякин обернулся к Кольке Сайкину. Рядовой Сайкин, высокий крепкий парень, сидел на своей койке, игнорируя указания старослужащих.
— Да, пошел ты в задницу, со своим дебилизмом!
— Чё? Чё, ты сказал, чушок! Повтори! — сержант растерянно выпучил глаза, очевидно не ожидал такого поворота..
— Что слышал! — отрезал Колька.
Сержант, ищя поддержки, оглянулся на Тайсона. Тот с угрожающим видом отдернул одеяло и медленно поднялся с койки. Он в майке и трусах. Шаркая тапками как немощный
— Пойдем, чмурик, поворкуем по душам!
Тайсон с Сайкиным исчезли в каптерке, за ними проследовали торжествующие сержанты, предвкушая расправу над непокорным.
— Ты, что же, чмырь поганый, себе здесь позволяешь? Устава не знаешь? — начал, лениво позевывая, читать нотацию Тайсон и неожиданно с разворота нанес удар в лицо.
Сайкин, побледнев, отскочил и, сжав кулаки, принял боевую стойку.
— Ха! У нас, я вижу, каратист завелся! — не переставал куражиться позеленевший от злобы Антипов.
И тут один из сержантов сзади обрушил на Колькину голову табуретку.
Солдат, хватаясь за голову, со стоном опустился на пол. Сержанты и Тайсон остервенело стали пинать его ногами.
— Припухнул, чухан сопливый? Но ничего мы это быстро исправим. «Очки» будешь у меня чистить зубной щеткой, салага! Сегодня же ночью чтобы весь «автобан» выдраил до блеска!
Глава четвертая
Раннее утро. Тайсон, что есть силы, двинул ногой Ромкину койку, отвесил звонкую оплеуху спящему Костромину.
— Костромин! Самурский! Живо на кухню! — гаркнул он и, придвинув вплотную злое горбоносое лицо с пухлыми губами, и добавил угрожающе. — Если пару банок сгущенки вечером не притараните, урою! Поняли, духи?!!
Солдаты, ежась в утренних сумерках от осенней прохлады, молча дошли до столовой. Там уже во всю кипела работа: восемь заспанных «салаг», сидя вокруг бачка с очистками, чистили картошку, лук, морковь. Кому доставалась чистка моркови, пользуясь моментом, жрал ее от пуза, поглощая витамин «А» в больших количествах. Толстые недовольные поварихи, матерясь, вовсю гремели кастрюлями и давали указания, находящимся в наряде, солдатам. Пока Игорь Костромин с еще одним «молодым» помогал им взгромоздить баки с водой на плиту, Ромка присел в углу на отполированную до блеска солдатскими задницами лавку рядом с мусорным баком и с наслаждением затянулся сигаретой.
Вспомнилось, как на областном призывном пункте прощался с Димкой Коротковым, лучшим своим дружком. Тот попал в другую команду: за пятью парнями приехал «покупатель» из Ульяновска, коренастый, квадратный как шкаф, капитан из ВДВ в голубом берете, чудом державшимся на затылке. Димка несколько лет занимался в подростково-патриотическом клубе, у него за плечами было шесть-восемь прыжков с парашютом и мечтал стать «голубым беретом». Они крепко обнялись, прощаясь. Ромка провожал тоскливым взглядом группу ребят, которая еле поспевала за бравым капитаном-десантником. Вот и закончилось детство.
У ворот Диман оглянулся и помахал на прощание рукой. Вместе с Димкой уходил и Никита, наивный деревенский пацан, с которым он познакомился на призывном пункте. Таким он и запомнился Ромке. Вихрастый, чуть ссутулившийся, нескладный, с сияющими глазами и детской улыбкой во всю ширь круглого лица. Больше они уже не встретятся никогда: Никита окажется в составе того разведвзвода ульяновских десантников, что погибнет через полторагода 27-го ноября в неравном бою с боевиками в ущелье Ботлих-Ведено.
Ромка погрустнел, больше никого из ребят знакомых не было. Был только из соседнего двора Колька Мастюгин, щуплый плюгавый прыщ, окончивший с отличием «кулинарный техникум».
«Этот уж точно пристроится, специальность есть, как-никак дипломированный повар. Неужели попаду с ним в одну команду, — тогда с горечью подумал Ромка. — А потом, когда вернусь, буду вспоминать боевых товарищей, и кого я назову? Этого, сопливого с заискивающими глазами урода, Кольку? Обидно, что рядом нет нормальных пацанов, старых надежных друзей».
«Интересно, в какие края Мастюгин угодил? Наверняка сейчас, чуть свет, в родной стихии, на кухне где-нибудь крутится как волчок», — Ромка, притушив о подошву сапога окурок, как заправский баскетболист забросил его в бак с отбросами.
«И за что это ему? Такое наказание! Не увиливал от воинской службы, не косил под психа или больного! Мечтал попасть в спецназ, вернуться с армии «краповым беретом»! А получилось что? Убить два года! Посудомойкой на дивизионной кухне у бачков с очистками да помоями! Среди грязных жирнющих котлов и кастрюль, — тяжело вздохнул молодой солдат. — И кому, спрашивается, нужна такая служба? Не то, что стрелять, оружие держать в руках толком не научили. Защитничек Отечества, называется!»
Тут его горестные думы прервала горластая плотная повариха, тетя Тоня, которая по какому-то поводу устроила настоящий разгон пацанам, которые спустя рукава чистили картошку.
— Спать хочу, мочи нет, — сказал, широко зевая, Костромин, плюхаясь рядом. — Не высыпаюсь ни хрена. Хронический недосып.
— Уж лучше хронически не высыпаться, чем п…дюлей от «дедов» получать, — отозвался, почесываясь, невеселый напарник.
— Блин, чертовы котлы. Надоело всё до чертиков! Каждый божий день одно и тоже. Никакого разнообразия. Свихнуться можно.
— Кострома, ты чего с утра завелся? Ворчишь как старый пенёк?
— Этот люминий и с «Ферри» хрен отмоешь. Тут обезжиривать бензином надо.
— Верно, тут с палец жиру.
— Бочку средства не меньше надо, чтобы их отдраить.
— Ты заметил, что прыщавого Груздя абсолютно работой не загружают?
— Так он же местный, к тому «шерстяной». У него родной дядька — замкомполка.
— Замок? Малышев? Не фига себе! Не хило. Хорошо устроился парниша! То-то, я гляжу, Груздь на всех болт положил, не больно-то потеет да из увольнений не вылазит.