Неотвратимость
Шрифт:
— Вот вам моя рука, — раскрыл он ладонь, выжидающе глядя на нее.
И она подала ему руку. Это было деловое рукопожатие, только чуть больше, чем надо, длилось оно. Сами они едва ли заметили это. Беседа приняла другой оборот: говорили единомышленники, полностью доверявшие друг другу. И вместе разработали план действий. Решили прежде всего встретиться с членами комиссии Прохорова.
В интенсивном движении городского транспорта выделялся красненький «Запорожец». Тем и выделялся, что медленно шел по самому левому ряду, и, ругаясь,
За рулем, крепко сжимая его, вся в напряжении сидела Валерия Николаевна. Сзади настойчиво сигналила «Волга», требуя дороги.
— Надо все-таки взять правее, — заметил Крылов, сидевший рядом.
Она выбралась наконец из скоростного ряда, с облегчением вздохнула. На лице появилась горькая усмешка.
— Нет, не научусь. Давно бы избавилась, но неловко — мама подарила после смерти отчима…
Они были на окраине города, когда неожиданно для Крылова Валерия Николаевна круто и резко свернула на проселочную дорогу. Раздался свисток милиционера.
— Это нам? — насторожилась она.
— Нам. Повернули со второго ряда и не включили сигнал поворота.
— Ну что, останавливаться или черт с ним?
Крылов обернулся. Стража порядка нигде не было видно.
— Черт с ним, — махнул он рукой. — Где-то далеко от нас.
— Что далеко?
— Не что, а кто. Милиционер.
— Убедились? — вздохнула она.
— Честно говоря, убедился.
В это время выскочил откуда-то мальчишка, стал перебегать дорогу. Он был еще на порядочном расстоянии от них, машина шла медленно, можно бы даже не сбавлять скорость. Но Валерия Николаевна резко ударила по тормозной педали. Крылов успел упереться в панель. Мотор заглох.
— Сколько туда километров? — Сергей Александрович попытался сгладить неловкость, будто и не заметил, что произошло.
— Совсем близко, но вот видите, — обиженно развела она руками.
— Может, я сяду? — робко спросил Крылов.
— Ой, с радостью.
Сергей Александрович был опытным водителем. В конце войны, уже будучи редактором дивизионной газеты, он держал лишнего наборщика, числя его шофером. А за рулем трудяги «ЗИС-5» сидел сам. Да и после войны, даже до того, как обзавелся собственной машиной, не упускал случая порулить. Повернувшись к Валерии Николаевне, спросил:
— Как вам удалось получить копию?
— Дмитрий Иванович дал, а ему — Прохоров. Они же не скрывают своих выводов, даже распространяют их. И люди верят. Новое поколение выросло, никто же ничего не знает… Вон к тем воротам, — показала она рукой.
Крылов затормозил в указанном месте. Поверх низенького забора видны были несколько приземистых зданий барачного типа с маленькими окошками под крышей. Это был совхозный скотный двор.
— Пошли? Я запру машину, а вы за штурмана — ведите!
— Нет уж, эксперимент должен быть чистым. Сами идите, а я посижу. А то еще скажете — под моим влиянием человек говорил.
— Обижаете, начальник, — отшутился Крылов.
— Начальника и спросите. Начальника кормоцеха Храмова. Всякий покажет.
Миновав огромный, как ангар, свинарник, вдоль которого тянулась бесконечная лента
Представившись, Крылов спросил, что именно в деле Панченко проверил лично он, Храмов — член комиссии Прохорова. Ответ был столь неожиданным, что Сергей Александрович растерялся.
— Ничего я не проверял, — отмахнулся Храмов, — никакого дела Панченко не знаю.
— Но это ваша подпись? — нашелся наконец Крылов, показывая ксерокопию выводов.
— Моя подпись, ну и что?
— Но вы говорите…
— Да, говорю. Никакого Панченко не знаю, ничего не проверял, хотите, могу в том расписаться, давайте бумагу.
Крылов уставился на него.
— Что же, не глядя? Так можно и приговор себе подписать.
— А я и подписываю, — оживился Храмов. — Несколько раз в день подписываю. Вот смотрите, — схватил он пачку накладных, перебирая в руках, выдернул одну из них. — Вот. Видите? За пять тонн расписался, так? А принял? Э-э, то-то и оно. Хрюшка жалобную книгу не потребует, за недолив-недомер не спросит… Или вот, — выдернул он другую бумажку, — горбыль сегодня привезли, расписался за пиловочник, кирпича наверняка на тысячу штук меньше, тоже расписался…
Крылов был совершенно обескуражен. За свою журналистскую жизнь повидал он всякое, но такой откровенности в нечистых делах…
— Вас заставляют?
Храмов вопросительно посмотрел на него.
— Что заставляют?
— Ну… расписываться.
— Кто ж может заставить?! — удивился Храмов.
— Зачем же подписываете такую липу? — чуть ли не закричал он.
— Да вы что? Вчера народились? Не подпишу — слова никто не скажет, только на следующий день уже другой будет подписывать… И заметьте — за матценности. А тут, — с пренебрежением махнул на ксерокопию, которую Крылов все еще держал в руках, — какие-то слухи столетней давности. Да еще начальник подписал. Да я после Прохорова где угодно свой крючок поставлю…
Вид у Крылова был настолько растерянный, что Храмову вдруг стало жаль его. Сочувственно спросил;
— А мужик этот что — ваш родственник?
Накипевшее в Крылове выплеснулось.
— Нет! — сухо и резко сказал он. — Я ревизор.
Слова Крылова привели Храмова в веселое настроение.
— Ну и шутник же вы! Когда ревизор еще кальсоны в чемодан укладывает, я уже знаю, что едет. — И рассмеялся.
К конторке подходили какие-то люди с заявками, счетами, накладными, чего-то требовали, что-то доказывали, и Крылов, оттиснутый ими, смотрел на этого затурканного человека, и мысли его разбегались. Что это? Уверенность в безнаказанности? Бесхозяйственность, возведенная в норму? Или то и другое, вместе взятое? Вот бы в чем разобраться. И написать. Показать такую фигуру и тех, кто за ним стоит. Даже не спросил, кто пришел. Ничего не боятся. Конечно, и Храмову перепадает из доли хрюшек, пиловочника, кирпича… Но не до этого было сейчас Крылову.