Неотвратимость
Шрифт:
— Наши ордена сыновьям не прикрытие. И хватит, Сергей, хватит об этом. Делай с хулиганами, что должен делать.
Майор подошел и положил ладонь на рукав Ельникова.
— Извини. Час назад на этом самом месте один папаша взывал о снисхождении к… к развивающимся организмам… Извини, Коля. Ты сейчас едешь к Лене? Крепитесь, друзья мои. Если с девушкой все благополучно, как-нибудь, возможно, обойдется и без лишения свободы.
— Спасибо. Пойду я.
Трубку взяла секретарша Мария Яновна.
— Алло? Приемная директора. Алло,
— Это я, Ельников. Мария Яновна, из строительномонтажного управления приехали уже?
— Из… Нет еще… нет.
Мария Яновна никогда еще, кажется, не лгала своему директору. Но голос его в трубке звучал так разбито…
— Когда приедут, просите подождать. Мне необходимо еще полчаса. У жены с сердцем плохо.
— Хорошо, Николай Вик… — она спохватилась и оглянулась на двух насторожившихся посетителей из СМУ.
Ельников вышел из будки телефона-автомата и прижался плечом к шершавому камню стены. Мимо проходила курьерша из заводоуправления, взглянула мельком на пожилого мужчину у стены. Но не узнала директора.
3
Владислав Аркадьевич думал: ну, сейчас начнется истерика, не ко времени, как всегда. Но истерика не начиналась, жена только по-настоящему горько плакала, она была занята — собирала передачу для Радика, поминутно хлопая дверцей холодильника.
— Неужели ты не мог?! Радик почти еще ребенок, был выпивши к тому же, ну и втянули его! Неужели ты не мог втолковать этому самому майору, что нельзя мальчика держать в тюрьме из-за девчонки, которая шляется по ночам! Наконец, пообещал бы что-нибудь достать, сделать, устроить… Ну я не знаю, что там майорам надо!
— Чепуху городишь, Октавия. С кем следует я уже…
— Я горожу чепуху! Ну конечно! Ты же не способен помочь единственному сыну! Бедный мальчик! Бедный, бедный!
— Октавия, пойми, этот майор человек совершенно не нашего круга, ему просто невозможно делать такие предложения. Я, слава богу, знаю людей. Кроме того, к нему пришли разные милиционеры. Что же, я должен отвести его в угол и шепнуть: «Хотите импортное пальто, товарищ майор?» Чепуха! Самое лучшее, попроси как следует свою приятельницу Иду Абрамовну, она знакома…
— Надо бы еще батон Радику положить. Или два, И, может быть, торт. Он любит шоколадный торт.
— Твое дитя находится не в детсаду, а в тюрьме, и торт, разумеется, неуместен.
— Мое дитя! А не твое разве?! Сыночек, бедный, бедный!.. Сходи в булочную за батонами. Еще колбасы, лучше сервелат, если есть. И купи хотя бы конфет. Владислав, чего ты ждешь?! Ради бога, скорей, нам пора в эту ужасную милицию!
Она расплакалась, роняя слезы в банку с сахарным песком. Извольский оделся, взял сумку и поспешил в булочную. А она все плакала, хватала то одну вещь, то другую, совала в рюкзак, снова выкладывала. На столе, креслах, пианино, на полированном гэдээровском серванте всюду лежали вперемешку продукты, теплое китайское белье, болгарские сигареты, даже на телефон кинуты теплые носки.
Слышно, поворачивается ключ в американском замке. В прихожей шаги.
— Что, булочная закрыта?
Но в комнату вошел ее сын, ее Радик, несколько бледный, однако с обычным ироническим прищуром, с такой знакомой кривенькой — под известного теледиктора — улыбочкой.
— Радик, мальчик!!! Тебя освободили?! У-у, родной ты мой, бедный!..
— Ну ладно, мама, ладно. Чего ты, ладно уж.
Она ощупывала, гладила его голову, длинные, до плеч, крашеные волосы, щеки, покрытые молодой пушковой бородкой, ласкала сына, вернувшегося из «ужасной милиции», пока он не решил, что нежностей довольно.
— Хватит, мать. Хватит, говорю!
Отпустила его, только рассматривала, держа за узкие плечи, всматривалась в недовольное лицо, обильно измоченное ее слезами.
— Раденька, бедненький мой! Голодный? Сейчас, сейчас накормлю. Тебе было очень плохо? Там тебя не били?!
— Еще чего выдумаешь! Они не имеют права бить. Да подожди ты, курить хочу. Слушай, мама, коньячку не найдешь?
Коньяк нашелся. Радик развалился в кресле с сигаретой, а мама, то и дело выбегая на кухню, что-то разогревала, кипятила воду для кофе.
— Радик, как же все это случилось? — догадалась наконец спросить. — Неужели правда, что ты кого-то побил?
— А, у нас всегда раздуют, из мелочи устроят гранд-скандал. Мы с друзьями шли, дурачились, хотели напугать знакомую девчонку, а она упала и ушиблась. Тут явились добровольные моралисты и черт знает чего не наприписывали нам. За такую ерунду вообще не имели права держать в милиции.
— Все равно так нельзя, милый. Все оттого, что ты ничем не занят. Отец мог бы тебе найти подходящую службу. Не хочешь? Раденька, извини, но ты стал часто выпивать…
— Мать, что у тебя за дурная привычка устраивать трагедии из-за мелочи! Подумаешь, ночевал в милиции. Ну и что? Нужно испытать все, чтобы иметь о жизни полное представление. Теперь знаю, что за комедия наша кутузка.
— Радик, что за выражение! И право же, тебе пора подумать…
— Я думаю. А как же! В наш век все думают. Мартышки, дельфины, крысы даже и те мыслят. И я как гомо сапиенс — человек мыслящий. Мне по биологическому виду полагается. И знаешь, мамуля, что я мыслю? Что ты мне сейчас подкинешь десятку, а? Надо встряхнуться, прийти в себя. Кстати, где отец?
— Пошел тебе за батонами… Сынок, ты хочешь куда-то пойти? Ужин готов, тебе нужен отдых, покой После всего этого ужаса… Нет, нет, никуда не отпущу!
— Батоны! Ты дай денег, поем где-нибудь спокойно. Боюсь, с отцом получится крупный разговор. Оба вы любите читать мораль, а я в ней не нуждаюсь!
— Да, да, ты прав. Лучше вам сейчас не встречаться. Иди, не задерживайся долго, Радик, умоляю тебя. И не пей, сыночек. Ах, как это дико — милиция!
4