Неожиданная Россия. XX век
Шрифт:
Бывший губернатор, за секунду превратившись из пленного вновь в большого начальника, слушал русского чиновника в явном ошеломлении. «Я смотрю на его лицо, – вспоминал позднее Дмитрий Крюков, – оно то и дело меняется. Глаза то расширяются, то сужаются. Я подумал: а говорили, что японские самураи невозмутимы при любом положении…»
По итогам встречи японский губернатор получил легковой автомобиль и шесть советских солдат – одновременно и конвоиров, и телохранителей. Единственное, что не вернули бывшему советнику императора – это его резиденцию в центре города Тойохара (Южно-Сахалинск), занятую штабом советского Дальневосточного фронта, поэтому бывшему губернатору предоставили особняк поскромнее. Отныне управление южной половиной острова строилось так – Оцу Тосио получал от Дмитрия Крюкова письменные приказы, знакомился с ними под роспись и воплощал их в жизнь чрез почти две тысячи японских чиновников бывшей «префектуры Карафуто».
Через месяц с небольшим, 7 ноября 1945 года, губернатор Оцу Тосио и десяток его высших помощников даже присутствовали на советском празднике, посвященном очередной годовщине Октябрьской революции. По свидетельствам очевидцев, бывшие подданные японского императора старательно аплодировали торжественным речам в честь коммунистической партии и товарища Сталина.
Глядя на такой странный кульбит побеждённых самураев, Дмитрий Крюков вскоре не удержался от попыток поговорить по душам с бывшим губернатором. Тем более что им приходилось много работать вместе, проводя бок о бок целые дни напролёт. Вот как ту беседу много десятилетия спустя описал сам Крюков:
«Я затеваю разговор с губернатором. Спрашиваю: “Господин Оцу Тосио, почему вы, когда наши войска наступали, не уехали в Японию? У вас ведь была такая возможность?” Он ответил: “У нас начальник всегда, как капитан с тонущего корабля, отступает последним, а если это отступление по его вине, кончает свою жизнь самоубийством”. Я смеюсь: “Сомневаюсь! У нас здесь в плену тысячи офицеров, и ни один не сделал себе харакири”. Он молчит. Я продолжаю: “Ну, а Вы то в данном случае?” Он: “И я бы ушел с острова последним японцем”. Я опять: “А покончили бы с собой?” Он помолчал и говорит: “Возможно. Лучше быть героем на века, чем изгоем на всю жизнь и переживать этот позор”. – “Ну, это крайность!» – “О, не знаю. Возможно, распропагандированный Вами я уехал бы за границу”. Я: “Ваш комплимент тут ни к чему. Как и ирония…” После длительного молчания я спросил его, сколько раз он встречался с микадо. Он: “Несколько раз”. На мою просьбу рассказать о микадо, он ответил: надо собраться с мыслями…»
О своих встречах с японским императором бывший губернатор так и не рассказал, но продолжал старательно аплодировать торжественным речам под портретами Сталина.
Официанты в погребальных саванах
Впрочем, Дмитрий Крюков и Оцу Тосио начали совместную работу отнюдь не с торжеств, и не с разговоров по душам – первым делом они взялись за восстановление телефонной связи со всеми городами и посёлками Южного Сахалина. Затем попытались решить проблему взаимопонимания двух народов в самом прикладном смысле этого слова. Как вспоминал Крюков: «Были выпущены два русско-японских разговорника, один из самых необходимых слов в обращении друг с другом, другой – более подробный. Все японцы и русские носили в карманах эти разговорники…»
Взаимопонимание требовалось, ведь два народа почти всё делали и воспринимали абсолютно по-разному. Отличалось всё – от большой политики и общественного устройства до самых мелких особенностей работы и быта. Даже символика цветовых оттенков была диаметральной разной, из-за чего в октябре 1945 года случился почти комический казус, описанный в неопубликованных мемуарах Дмитрия Крюкова.
Советский начальник и японский губернатор тогда приехали изучить обстановку в небольшом порту Хонто (ныне г. Невельск) на берегу Татарского пролива. «Осмотрев город, мы поехали в советскую комендатуру, – вспоминает Крюков, – Комендант решил угостить нас на славу. Уютная столовая, рядом хорошая кухня, на столе цветы. Кроме поваров, взял наших четырех бойцов для обслуживания. Чистота, повара и бойцы в каких-то немного странных белых коленкоровых халатах, на головах белые колпаки, но не плоские поварские, а колышком. Мы все сели за хорошо сервированный стол. В бутылках виски, сакэ, наша водка. Пригласили за стол и мэра. Обед приготовлен вкусно. Бойцы в белых халатах, как настоящие офиицанты, чинно подают нам одно за другим блюда, убирают пустые тарелки. Однако я заметил: когда бойцы подходят к губернатору и мэру, те как-то невольно отодвигаются и несколько испуганно смотрят на них. Думаю: что же они отравы, что ли, боятся? Но потом едят с удовольствием. Я прошу выяснить у их переводчика, почему они как будто боятся наших бойцов? Оказалось, что на бойцах надеты балахоны, по-нашему саваны, в которых японцы хоронят мертвецов…»
Советский комендант, как и все русские солдаты, просто не знал, что у японцев цвет траура не чёрный, а белый. Обнаруженные на складах белоснежные халаты он за поварские. «За обед спасибо, вкусный, но вот японских гостей ты напугал!» – высказал Дмитрий Крюков коменданту, к его изумлению разъясняя дальневосточную специфику белого цвета.
Такое непонимание и противоречие абсолютно разных традиций оказалось далеко не последним. Уже осенью 1945 году столкнувшиеся в быту японцы и русские выяснили, что в их столь разных мирах различается почти всё…
Япония без тротуаров и рынков
Даже дрова японцы пилили не так, как привыкли русские люди. Если у нас для этой цели обычно пользовались большой двуручной пилой, положив бревно на деревянные подставки-«козлы» и работая вдвоём, то японская манера пилки дров поначалу вызывала у русских людей, приехавших на юг Сахалина, немалое удивление. «Берет японец однорукую, маленькую японскую пилу, – вспоминал один из очевидцев, – садится у лежащего бревна на землю, на подвязанную сзади к поясу подушечку из собачьей шкуры, и начинает пилить, медленно подёргивая пилу только на себя. Думаешь, сколько же он может, работая так, напилить дров? А вечером смотришь и диву даешься – испилено около десятка толстых четырехметровых бревен…»
Не меньше первых советских посетителей «префектуры Карафуто» удивлял и домашний быт японцев – на острове с морозными зимами они жили исключительно в традиционных для субтропической Японии лёгких домиках без отопления. Русские люди, привычные к основательным бревенчатым избам с каменными печами, прозвали такие японские жилища «фанерными». Обогревались эти домики лишь маленькими переносными печками, трубы которых высовывались прямо в окна. Зато каждый домик побогаче имел ухоженный и красивый сад с маленьким прудом и камнями в традиционном японском стиле.
Как вспоминал оказавшийся в 1945 году на юге Сахалина лейтенант Николай Козлов: «Если многие из японцев никогда не спали на кроватях, не сидели на стульях, не держали в руках ножа и вилки и считали это нормой, то для русских отсутствие всего этого непереносимо. На японской части острова нищета соседствовала с роскошью, неграмотность – с высокой культурой. Здесь уживалось великолепие храмов, искусство лака, фарфора и керамики – с бедностью, которая глядела изо всех щелей».
Удивляли возвратившихся на юг Сахалина русских и очень узкие улицы во всех японских городах и посёлках с полным отсутствием тротуаров. Японский губернатор объяснил это новому советскому начальству тем, что вся земля в городах частная и очень дорогая, оттого у городских муниципалитетов просто не хватает денег, чтобы выкупать пространство для тротуаров. Поэтому весной 1946 года первым градостроительным мероприятием советской власти в столице бывшего Карафуто станет обустройство тротуаров на центральных улицах.