Неожиданно мать!
Шрифт:
Это было резко, как пощечина, и Роман даже отпрянул. Он хотел было переспросить, действительно ли Мотя сказала такое, но вовремя прикусил язык.
Будь он мальчишкой, немедленно стал бы отстаивать свою уязвленную гордость, возмущаться и доказывать что-то. И на секунду показалось, что мальчишка-таки победит, но хватило сил себя остановить. Роман прикрыл глаза и улыбнулся.
Откуда только в нем взялась эта горячность? Даже подумать о том, что Мотя сможет пошатнуть его уверенность в себе — было чем-то невозможным.
Нет.
Он
— Действительно. С чего бы, — хмыкнул он и выдохнул.
Это оказалось сложнее, чем он думал.
Сопротивляться становилось все сложнее.
А думать о том, что будет если сдаться на волю этой безумной девчонки, просто напросто страшно.
Она покраснела и уставилась на плотные грозовые тучи.
Небо полыхало, горело, словно кто-то удачно чиркнул спичкой над канистрой бензина. И по капельке начинал накрапывать дождь. Он не долетал до Моти и Романа, оседал на окнах, стучал по стеклу и от мерного звучания становилось еще уютнее.
— Ты такой… отвратительный! — вздохнула Мотя. — И я тебе не верю. Ни единому твоему слову. Не верю, что ты не понимаешь, в чем принцип любви.
— Это ты о том, что любят не за что-то?
— Именно так.
— И за что же влюбляешься ты. Ну-ка, расскажи. Ты заявила, что влюблена в меня, — ветер усилился, и Роману пришлось чуть повысить голос.
Мотя снова покрылась мурашками.
Признаться она изнывала от огромного спектра чувств. Она негодовала от сути этой беседы, ею завладело острое романтическое желание быть к кому-то ближе только лишь потому, что за окном хлестал дождь. Она была все еще пьяна поцелуем и им же до глубины души шокирована.
Мотя не верила, что все происходящее сейчас реально, и ею овладел страх перед грядущей ночью.
Все это делало речь нервной, а тело напряженным. Мотя словно улавливала тончайшие нотки в словах Романа, откликалась на каждую интонацию и от того еще больше волновалась.
— Я же сказала, что обманула…
— А если я не верю?
— То ты дурак! Ну за что в тебя можно влюбиться?
— Вот именно, — усмехнулся он. — Ни за что.
— Но ты меня ПОЦЕЛОВАЛ!
Это восклицание, кажется, можно было услышать на орбите, и Роман в ответ на него громко рассмеялся. Настолько, что смех улетел бы вдогонку.
— И что? Ты никогда никого не хотела просто так?
— Ты меня?..
— Что?
— Запутал, — сдалась она. — Я не понимаю.
Она сорвалась с места, на пол упала чашка, чтобы разлететься на мелкие осколки. А Мотя словно этого и ждала, бросилась с балкона в спальню и еле удержалась от того, чтобы запереть дверь и оставить Романа тосковать в одиночестве.
От бешенства и обиды она мелко дрожала и была готова Романа всерьез избивать, может так выйдет расколупать ледяную корку, под которой он прятал свое человеческое сердце, притворяясь овощем. Все обострилось настолько, что искры по комнате летали, а это еще Мотя была тут одна. Но стоило двери балкона с шумом закрыться, а Роману оказаться на пороге, и пузырь лопнул.
Мотя зарычала, подскочила к нему и в бешенстве стала колотить по груди и плечам.
—
Мотя выдохнула, зажмурилась и поняла, что уже пару секунд Роман держит ее за плечи, а потом уткнулась в его грудь и замерла.
Он так крепко ее прижимал к себе, что казалось будто планировал впитать эту ярость, выкачать ее из тела Моти.
Потом чуть отстранился, взял ее за подбородок и заставил запрокинуть голову.
Глаза Моти покраснели, на щеках алели пятна, а губы обиженно подрагивали.
Нет ничего привлекательного в расстроенной женщине, а Мотя казалась такой трогательной, что в сердце щемило.
Не хотелось ее жалеть, но что тогда? Неужели снова це-ло-вать.
Мотя вздрогнула, покачала головой и трижды шепнула «Нет», когда Роман снова сделал свой ход конем, разбивший напрочь всю защиту.
Искры, что летали по комнате, собрались в один светящийся сгусток. Он сжимался, сжимался, чтобы стать новой раскаленной звездой и начать сиять.
Это было действительно обжигающе и ново, будто кто-то шарахнул обоих по голове и заставил вмиг начать мыслить иными категориями.
Роман перестал как-то называть то, что происходит. Мотя перестала думать, что ей нужен Роман, чтобы кого-то спасти.
Они оба сейчас были тут, в этой комнате, и телом, и мыслями.
И оба думали, что этот поцелуй отличается от того, что случился пару часов назад, ровно настолько, чтобы после него не разойтись с взаимными извинениями, а замереть прижавшись друг к другу лбами, на долгие минуты.
Тридцать шестая. Неожиданно, мать!
— Что дальше, истеричка? — спросил Роман.
Его голос был сиплым и отстраненным, будто все еще из параллельной вселенной, и Мотя от его звучания вздрогнула и судорожно выдохнула.
Ей казалось, что она не в своем теле. Что оно вибрирует и расщепляется на части, а душа мечется где-то между и не может никак найтись и угомониться.
«Только не испорти… только ничего не испорти» — умоляла она про себя, прижимаясь лбом к его груди.
А Роман в свою очередь думал про себя, что неплохо было бы прямо сейчас не затягивать со всем этим и оторваться уже. Иначе можно зайти слишком далеко.
И не то чтобы не получалось. Что уж там, взял и вышел из комнаты. Да хоть на тот же балкон, но в горле катастрофически сохло, глаза упорно закрывались, а пальцы никак не могли разжаться.
— Я н…
«…не истеричка?» — подумал он.
— …не знаю, — ответила она.
И вот за что ее любить?
Неразумное, наивное существо. Верит в доброту и всякое такое, но сама же говорит, что невероятная болтушка и вообще ей доверять не стоит. Преступница! Без образования, без толковой цели. Бесцеремонная и наглая. Эгоистка местами, а местами до глупости щедра. У нее все, на самом деле, «до глупости». И куда не сунься везде она оставила свои следы.