Неожиданность
Шрифт:
А я, глядя на эту идиллию со стороны, еще раз уверился, что даже если бы в моей жизни не было Забавы, на этот киевский сухостой не позарился бы ни за что! Как выражались в 20 веке хохлы о приятной женской фигуристости: берешь в руки, — маешь вешь! А у этой худобы за что прикажете браться? За рубильник носа? Больше, вроде, не за что. Вся плоская! Подиумная модель 11 века, понимаешь ли.
А рядом влюблялись еще два ласковых голоса.
— Эх, не повезло мне с рождения, не дал бог фигурки красивой! На что мне силища дикая, если ни одному мужику никогда не нравилась.
— Но есть же у тебя сынок, значит полюбилась в свое время кому-то.
— Только не помню кому. Ксюшка, шалава, заволокла как-то по юности на берег
— А мужчины нет что ли рядом? — как-то слишком заинтересованно спросил Олег. — Ты же целый день на виду, посетители, поди, толпой возле тебя вьются, манят кто-куда.
Таня горестно вздохнула.
— Вот и я спервоначалу так думала, потому и польстилась на эту гнилую службишку. Думаю себе: плевать, что платят гроши, хоть мужичком обзаведусь. Пусть немолодой будет, бедный какой-нибудь, некрасивый, словом завалященький, плевать — лишь бы мой, и был при мне! Я уж и так, и эдак, и красилась всячески, и одеколонами поливалась — бесполезно. Одеваться взялась, в кокошнике да в душегрее красовалась — никому не нужна, никто не польстился. Взялась просто пьяных к себе утаскивать, самых плохоньких выбирала, дрянь из дряней пыталась подобрать. Пока пьяненькие, все более— менее, — валяются, жрут да пьют за мой счет, иногда, правда крайне редко, и в постель с собой зовут. Танюшка, Танюшка, дай то, дай это. А как отчухаются, протрезвеют, и поминай как звали! Из троих еще ни один не вернулся, не объявился никак. Будто всех троих черти с квасом съели! А уж как я с ними гаденышами сюсюкала, как ублажить пыталась! Никакого проку нету! Никому не нравлюсь!
— Мне нравишься.
— Это ты так, в шутейном разговоре, просто чтобы девушку уважить? Чего во мне нравиться то может? Толстенная и грубая коровища, да еще с хвостом — неведомым мальчишкой, неизвестно от кого прижитого?
— Мне все в тебе нравится: и как говоришь, и как ходишь, и руки твои красивые. Жаль, ноги еще не видел — тоже, поди, красота неописуемая.
— Это у меня-то?
— У тебя, конечно, у кого же еще.
— Ты может, унизить глупую бабищу решил, надругаться решил духовно над одной из столичных шлюх? Гляди,
Голос тоже дрожал. Тут все было ясно, — на девушку внезапно обрушилось невиданное, огромное счастье, а она боится поверить, ошибиться в очередной раз… Эх, я бы ей сказал… Только нельзя сейчас чужому вмешиваться, как уж бог даст… И Бог дал! Олег уверенно поймал руку богатырши, прижал трясущийся кулак к своей груди, поцеловал его, и нежно сказал:
— Танюшенька моя дорогая, я прошу у тебя руку и сердце моей единственной любимой женщины в этой жизни — твои. И прошу, не отказывай! Я, конечно, уже немолод…
Девушка, не дослушав, вырвала толстенную ручищу, зарыдала и унеслась. Ошарашенный Олег растерянно озирался.
— Я чего-то не то сказал? Обидел чем-то? Говорил я, синяк надо убирать…
— Не волнуйся — успокоил я волкодлака, — сам с богатыркой живу, видал такие виды. Это в ней силушка богатырская взыграла, потребовала выхода. Сейчас кружок по Киеву даст, лишняя сила в землю уйдет, и назад прибежит.
— А если не понравился я ей? По сердцу не пришелся?
— Значит еще скорее от женского любопытства назад прибежит, никуда не денется. А там еще поговорите, глядишь дело-то и сладится.
— Может за ней бежать?
— И думать не моги! Стоишь и стой до последнего. Покажи свою верность Татьяне. Надо будет — до ночи стой, надо — до утра это место карауль!
— Да мы, вроде, по делу идем…
— Наплевать на эти дела! Надо будет, и без тебя сходим, не задастся чего, бросим и думать об этой мелкой дряни. Одену, обую тебя завтра, дела переделаем, да и уберемся из стольного града Киева. Или ты это так, над девчонкой просто изгаляешься? Превосходство свое показываешь?
— Да ты что! Влюбился вдруг без памяти, места себе не нахожу! Только о ней и думаю! Ждать буду.
Поглядел ему на грудь — мощно полыхал оранжевый факел любви. Не играет мужик, не рисуется — вляпался конкретно. И не за постельные утехи борется, душа его к Тане просится.
К нам подошли уже обнявшиеся Емельян и Оксана.
— Часто она так бегает?
— Бывает.
— Надолго исчезла?
— Самое меньшее на полчаса. Бывает, что и по два часа нету.
— Ждем час и уходим.
— Нам бы отойти…
— Куда вам переться? Ищи вас потом по всему Киеву! — жестко пресек я молодежь, заглянув в их затуманенные поволокой желания глаза. — Тут валите!
— Посреди улицы прямо уважите девушку? Я-то, конечно, потерплю, можете прямо втроем отличиться, но Емеля может не потянуть. Молод еще. Первый раз желает один и в некоем уединении…
И такие наглые песни после моих рассказов о том, как я люблю свою жену! Думает, что я, нарассказывав о своей необычайной любви, подамся вместе с первой попавшейся шлюшкой повеселиться? А говорит уверенно, значит бывали прецеденты? Эх, кобели средневековые, проституты феодальные…
А неплохо было бы нам с Олегом с двух сторон эту горячую киевскую девчушку прямо посреди улицы начать баловать, покрякивая от удовольствия, и тут с разных сторон выпустить богатырку Забаву и богатыршу Татьяну. Какие отбивные получились бы из двух новгородских котов помойных! Просто было бы любо-дорого взглянуть на эти кулинарные изделия!
— Стойте здесь! — рявкнул я, — счас уединитесь, … вашу мать!
Я подошел к ближайшей калитке в глухих окрестных заборах, и начал ее остервенело пинать. Пора заканчивать общение со всякой киевской поганью! Шутки стали похожи на их образ мышления, и я начал ругаться матом, что запрещаю себе делать даже в мыслях уже лет десять!
Дворовая собачонка остервенело залаяла, но не получая подкрепления в хозяйском лице, обреченно завыла. Такой и застал эту дивную картину домохозяин, все-таки высунувшийся из избушки: калитка ходит ходуном так, что кажется, будто в нее бьют тараном, а псина чует неминуемую скорую гибель и потому воет.