Нэпал — верный друг. Пес, подаривший надежду
Шрифт:
Я изо всех сил занимался спортом. Он стал моим лекарством, давая силы держаться. Я купил коляску с ручными педалями и начал тренироваться, пытаясь вернуть прежнюю форму. Но, несмотря на старания, снова и снова сталкивался с жестокой реальностью: б'oльшая часть моего тела мне не повиновалась.
Мне были недоступны элементарные действия. Пойти с женой на романтическую прогулку, пригласить ее на танец — это было невозможно. Я просто не мог этого сделать. Или, может быть, не умел.
Даже обнимать детишек мне было очень тяжело: каждый раз, когда я пытался подхватить их на руки, мне в спину словно вонзались кинжалы.
Мне посоветовали обратиться к физиотерапевту. Она работала в гражданском учреждении под названием «Хелс саус». Это была молодая и очень энергичная женщина, и, самое главное, она была первым медиком, поверившим в меня. Я называл ее ФТ — от слова «физиотерапия». Она сказала, что существуют особые ножные фиксаторы, благодаря которым я снова смогу ходить, а еще специальная итальянская обувь.
Меня захватили энтузиазм и вера ФТ. Эта женщина не бормотала всей этой ереси вроде «вы никогда не сможете ходить». Она, по крайней мере, готова была попытаться.
ФТ назначила мне три сеанса в неделю.
«Три? — сказал я. — Лучше пять».
В конце концов она согласилась заниматься со мной ежедневно, кроме воскресенья. Каждую проведенную вместе секунду мы посвящали единственной цели: поставить меня на ноги. Я очень ценил ФТ за то, что она верила в меня. Она ставила передо мной цели, я старался их достичь. Мы были хорошей командой.
Однажды, примерно через полтора месяца после выписки, ФТ показала мне пару странных высоких фиксаторов для ног.
— Надевай, — махнула она мне рукой.
Я думал, она просто хочет, чтобы я их примерил.
С ее помощью мне удалось вставить ноги в фиксаторы, а потом крепко затянуть ремни на бедрах. Ниже поясницы я совершенно ничего не чувствовал — не почувствовал и теперь.
— Вот, это фиксаторы для ног. Будем работать с ними, — сказала ФТ. — Видишь вон те параллельные брусья? Совсем скоро ты сможешь обуть эти ботинки и ходить, держась за брусья. Слышишь меня?
— Еще бы! — кивнул я.
Тогда это казалось несбыточной мечтой. Но что плохого в том, чтобы иметь такую мечту? Я думал, что, если верить достаточно сильно, все получится. ФТ помогала мне не сомневаться в этом, и ее убежденность давала мне надежду.
В то же время женщина-психиатр, которую мне назначили — я регулярно должен был посещать ее для того, чтобы получать рецепты на обезболивающие, — была злой и раздражительной. Она повторяла, что я должен «смириться» и «жить дальше», признав, что так и останусь в инвалидной коляске. Я посылал ее куда следует.
— Вы застряли на стадии отрицания, — твердила психиатр.
— Нет, — возражал я, — это не отрицание. Я знаю, что парализован. Просто мне хочется надеяться. В этом нет ничего плохого.
— Вам нужно признать, что вы находитесь в инвалидной коляске и останетесь там навсегда, — качала головой психиатр. — Пока вы этого не признаете, лучше вам не станет.
Вот так мы разговаривали, пока я не начинал впадать в бешенство. Я не хотел ее видеть, но выбора у меня не было. Я чувствовал, что психиатр практически ставит мне ультиматум: признай, что никогда больше не сможешь ходить, или не получишь обезболивающего. Но боль, которую я испытывал, и необходимые лекарства не имели ничего общего с тем, смогу ли я когда-либо ходить.
Сложно было представить более разных людей, чем ФТ и психиатр. Одна помогала мне воспрянуть духом, а другая придавливала к земле и выводила из себя. Конфликт между этими противоположными позициями был более-менее точным отражением конфликта, который бушевал в моей душе.
Если я хотел снова начать ходить, мне предстояло научиться справляться с болью. Чем меньше обезболивающих я принимал, тем сильнее были мучения, которые я испытывал. С другой стороны, чем острее я чувствовал боль, тем выше была моя чувствительность в принципе. Короче говоря, боль означала движение или хотя бы надежду на движение.
Психиатр хотела увеличить дозы обезболивающего, чтобы спасти меня от боли. Но мне нужно было испытывать боль, ведь она давала мне возможность осуществить мечту — начать переставлять ноги.
К тому же, по правде говоря, у меня просто не было выбора: я должен был снова начать ходить, ведь на меня были сделаны огромные ставки.
Без моего ведома ребята из спецподразделений начали перечислять свою «надбавку за прыжки» — доплату, которую они получали как служащие воздушно-десантных войск, — для помощи мне и моей семье. Все это затеял полковник Фанк, командир Десятой эскадрильи метеорологической службы. Он организовал «Фонд Джейсона Моргана — помощь своим» и создал сайт, где регулярно публиковались новости о моем состоянии. Надбавка ребят, обладающих достаточной квалификацией для прыжков с парашютом, составляла примерно сто пятьдесят долларов в месяц. Через четыре месяца после моей госпитализации фонд собрал около шестнадцати тысяч долларов. Чертовски много парней отдали свои надбавки, хотя зачастую получали всего двадцать пять тысяч долларов в год или около того. Это было просто невероятно. Многие из помогавших даже не знали меня, но боевое братство было таким крепким, что мы чувствовали себя как родные, и это ощущение родства очень много значило.
Фонд дал мне возможность покрыть расходы. Как я уже говорил, десять тысяч долларов ушло на переоснащение автомобиля. Мы снимали квартиру в Сан-Антонио, чтобы находиться ближе к моим лечебным учреждениям. Ее аренда стоила тысячу в месяц. А еще я должен был и дальше выплачивать кредит за наш дом, находившийся в Саванне, штат Джорджия, за тысячу миль отсюда.
Я не просил о помощи. Полковник Фанк просто рассказал мне о своей инициативе во время одного из визитов. Я не мог поверить, что люди проявили такую щедрость. Я был невероятно тронут, в особенности потому, что большинство помогавших мне ребят служили в сухопутных войсках — и они перечисляли деньги мне, человеку, переметнувшемуся в авиацию!
Меня переполняли радостное удивление и благодарность, и тогда я пообещал полковнику Фанку то же, что и хирургу. Я сказал: «Я снова буду ходить». Более того, я сказал, что пробегу марафон на свой сороковой день рождения — до него оставалось еще десять лет.
У этого обета была и другая причина. Полковник Фанк привел нескольких приятелей, которые хотели навестить меня. В войсках особого назначения ВВС есть традиция: пробегать тридцать миль, когда тебе исполняется тридцать лет. На момент катастрофы мне было двадцать девять. Парни шутили, что я нарочно покалечился, чтобы увильнуть от пробежки.