Непобедимая и легендарная
Шрифт:
Молоденькая девочка (одна из тех, кто прибился к нашему эшелону после недавнего боя с матросами-душегубами) в белом халате, с выбивающимися из-под косынки рыжими локонами, поставила передо мной полную тарелку похлебки, стакан с горячим чаем в подстаканнике и положила чистую ложку, сказав при этом тихо: «Битте, герр офицер…»
«Из немцев-колонистов, наверное…» – подумал я, еще раз оглянувшись на нее, и, мысленно прочитав короткую молитву, принялся за еду.
Сказать честно, получить ужин из женских рук было гораздо приятнее, чем от матроса-вестового, или даже вышколенного официанта в ресторане. Это было как-то по-домашнему, что ли.
Разговор за столом шел, как ни странно,
– Понимаешь, Нестор Иванович, – степенно отвечал Османов, отложив в сторону ложку. – Пророк разрешил своим воинам в походе есть все, что возможно, лишь бы не терять силы, а мы с вами сейчас как раз в походе. Это первое. Второе – это то, что запрет сей восходит ко временам куда как более древним, чем времена пророка Магомета. Древнейший способ длительного хранения мяса в жарких странах был следующим: его резали на тонкие ленты и высушивали в тени. Так можно было сохранить баранину, говядину, козлятину и конину. Но не свинину, которая из-за своей излишней жирности не сохнет, а гниет, становясь чистым ядом. Да и образ жизни, который ведут свиньи, изначально внушал людям отвращение. Вот и запретили – сперва иудеи, а потом и жившие рядом с ними арабы, даже прикасаться к свинье, считая, что это животное проклято, и само прикосновение к нему оскверняет правоверных. Но здесь и сейчас это не имеет никакого значения, потому что человек может осквернить себя только плохими поступками, а не тем, что он ест или пьет.
– Понятно, – кивнул Махно, и дальше ужин протекал в полной тишине.
Разведка возвратилась часов в шесть утра, приведя с собой целое стадо пленных. Все вышло даже лучше, чем предполагалось – взвод запасной 38-й бригады, выставленный перед Сальково в качестве передового заслона, ночью в полном составе улегся спать, выставив только одного часового, которого бескровно сняли головорезы Османова, придавив на шее нужную точку, после чего бедняга провалился в глубокий сон. Знаем мы эти восточные штучки по Порт-Артуру, плавали.
Когда часовой вышел из игры, казаки разоружили остальных спящих и, как выразился сержант, «произвели внеплановый подъем». Вместе со взводом был захвачен и командир второй роты, подпоручик Диан Фейзулин. А с ним еще один субъект в штатском, который был явно птицей более высокого полета. Человек этот, прихрамывающий на правую ногу и обликом своим похожий на татарина или турка, даже под костюмом в клетку и мягкой шляпой не мог скрыть своей офицерской выправки.
Майор Османов, разбуженный среди ночи, при свете электрического фонаря тут же коротко переговорил с испуганными солдатами, у которых казаки для пущей безопасности отобрали брючные ремни и срезали пуговицы со штанов. Разговор шел частью по-русски, частью по-татарски.
– Успокойтесь, – сказал им Османов в конце разговора-допроса, – ничего плохого вам не сделают. Все наши претензии не к вам, простым солдатам, а к вашему Курултаю и его самодельному правительству, возомнившим о себе невесть что и не признающих центральную власть в Петрограде. Вот с ними мы и будем разговаривать, может даже и не так любезно. Сейчас вас запрут в пустой теплушке, где есть печка, нары и фонарь. Потом будем разбираться. Все.
Майор поблагодарил разведчиков, своих головорезов и казаков за хорошую службу и отправил их отдыхать. На перроне остались только он сам, я, войсковой старшина Миронов, немного
Подпоручик же удивленно крутил головой, ибо ему все вокруг удивительно и непонятно. Он косился на погоны, которые носили тут все поголовно, исключая, пожалуй, только хлопцев Нестора Махно.
Удивляли его и царящая вокруг дисциплина, а также отношения между бойцами и командирами, очень напоминавшими старую армию. А уж когда в ответ на благодарность майора сержант козырнул и заучено отрубил: «Служу России!», подпоручик и вовсе, как говорят наши коллеги из будущего, «выпал в осадок».
Кажется, майор Османов, большой знаток человеческой психики, называл такое состояние «когнитивным диссонансом». Помню свои собственные впечатления, когда я, после нашей тогдашней расхристанности, вдруг впервые оказался на палубе «Адмирала Кузнецова»…
– Подпоручик, – сказал майор Османов, устало потирая красные от недосыпания глаза, – если вы дадите мне слово офицера, что не предпримете попыток сбежать или совершить какие-то иные враждебные в отношении нас действия, то вас будут содержать под домашним арестом в одном из свободных купе нашего эшелона. Если вы откажетесь дать слово, то вас отправят под арест вслед за вашими солдатами.
– Я не понимаю, что происходит, – удивленно сказал подпоручик, – но я дам вам слово, господин майор, что не буду пытаться сбежать.
Когда поручика увели, ушел и майор Османов, забрав с собой непонятного типа в штатском – очевидно, почуял в нем что-то такое, что требует более длительного и более обстоятельного разговора без лишних глаз и ушей. А мы отправились досматривать последние утренние сны. Но поспать нам не дали.
Уже почти перед самым рассветом из Геническа на паровозе вернулись комиссар Железняков и казаки. Несмотря на усталость, они были довольны тем, что им удалось сделать. Комиссар с гордостью предъявил нам знамя отряда. Это было большое двухслойное полотнище алого шелка, отороченное золотой бахромой, и верхнюю часть его украшали написанные крупными буквами слова «КРАСНАЯ ГВАРДИЯ», и чуть ниже был прописью написан девиз: «Верой и правдой».
Комиссар Железняков рассказал, что мастерскую, шившую для богатых невест свадебные платья, они нашли довольно быстро. Хозяин сначала было заартачился. Но когда узнал, что это знамя для отряда, который уничтожил банду, терроризировавшую всю округу, то тут же подобрел и взялся оперативно выполнить заказ.
Мастерицы сидели по очереди за работой весь день и почти всю ночь. Хозяин даже поначалу отказался от денег, но тут уже уперся комиссар Железняков. Одну золотую десятку он чуть ли не насильно вручил хозяину «за материал», и еще по одной дал четырем мастерицам, трудившимся над знаменем, сказав, что это им премия «за ударный коммунистический труд».
Вот и вся история.
14 (1) декабря 1917 года. Ранее утро. Екатеринославская губерния. Станция Новоалексеевка в тридцати двух километрах перед Чонгарским мостом.
Майор госбезопасности Османов Мехмед Ибрагимович
В толпе солдат-татар этот тип сразу бросался в глаза своей, если можно так сказать, нетипичностью. И к гадалке ходить не надо для того, чтобы понять, что не простой штатский ночевал в одной палатке с подпоручиком Фейзулиным, совсем не простой. И за крымского татарина он мог сойти только для человека, несведущего в восточных делах. И в самом деле, он походил на своих гостеприимных хозяев не более, чем я на жителя Монголии. Деланная невозмутимость пленника тоже говорила о многом.