Непобедимый 2
Шрифт:
— Мужики, а где тут еще столовая? Во дворах, что ли?
Мужики оглядели меня. Я в брюках и рубашке. По облику обычный студент. Не похож на работягу. Но мало ли зачем я ищу столовую?
— У меня там друзья сидят, — объяснил я. — Я уже три столовки обошел. Но так и не нашел. На Люблинской, на Волжском, на Есенинском бульваре смотрел.
Мужики все поняли. Один усмехнулся.
— Видать, твои кореша те еще бродяги. Знают, где затариться. От тебя. Не хотят делиться.
Ну, шутник. Зубоскал. Я продолжал смотреть на них.
— И все же? Где тут еще столовки? Рядом с Грайвороновкой, скорее всего.
Мужики почесали затылки. Задумались, прикидывали, где тут еще забегаловки. Потом один неуверенно сказал.
— Вроде, вот тут во дворах имеется еще, — он показал в сторону зданий. Вытянул руку назад. — Недалеко. Пару кварталов. Называется «Столовая номер сто восемь».
Другой кивнул.
— У Клавки, что ли? Туда обычно мало кто ходит. Там жратва так себе, честно говоря. Хотя сама Клавка ого-го.
Они захохотали. Какие веселые. Хороший настрой. Видимо, план выполнили. Скоро премию получат.
— А куда идти? — спросил я. Огляделся по сторонам. — Вон туда, говорите? Не заблужусь?
Первый помахал вытянутой рукой.
— Вон через ту арку, видишь? Потом через двор и налево. Там улицу перейдешь. За ней еще дом, четырехэтажный. У него башенки по углам на крыше стоят.
— Пятиэтажный, чего ты придумываешь, Ильюха, — тут же перебил другой.
Но первый досадливо махнул на него.
— То подвал, а не этаж. Сколько уже можно объяснять тебе? Так вот, иди вдоль него. Потом опять свернешь, только уже вправо. Там и увидишь столовку.
Я поблагодарил словоохотливых работяг. Заторопился дальше.
У меня и так прошло много времени. С того момента, как я должен был присоединиться к группе.
Я быстро миновал двор через арку. Выбежал на маленькую улочку Болотникова.
Пересек ее. Побежал вдоль здания. Потом свернул направо.
По пути обогнал двух мамаш с колясками. Видимо, слишком сильно топал кедами.
Один ребенок проснулся. Зарыдал. Мамаша сердито поглядела на меня. Взяла ребенка на руки.
— Вы не могли бы потише, молодой человек?
Я попросил прощения. Побежал дальше. Старался уже потише.
Вскоре свернул направо. Вдали увидел козырек подъезда. И вывеску на нем. «Столовая номер сто восемь». Что и требовалось доказать.
Я подошел к столовой. Время уже позднее. Начало темнеть. Неужели мои коллеги до сих пор сидят тут?
Вроде за Головиным такого не наблюдалось. Он у нас ярый активист. Должен уже выйти на маршрут.
Поэтому я уже предвкушал забаву. Если парни застряли здесь, я над ними поиздеваюсь. Понасмешничаю.
А если их нет, придется бежать дальше. Как гончая по следу.
Вот только как я узнаю, куда они пошли? Следы уже наверняка давно простыли.
Придется опять звонить Горбункову. Спрашивать маршрут. Может, они выходили на связь.
Я подошел к двери. Протянул руку, чтобы открыть. Обычная такая дверь. Железная, выкрашенная в белый цвет, с закрытым окошечком в верхней части. Зачем оно, чтобы выдавать пищу на вынос, что ли?
И тут услышал внутри крики. Женские крики. И грохот.
На мгновение замер. Вот проклятье. Что за чертовщина там творится?
Открыл дверь и бросился внутрь.
Что за молодые придурки? Серебров рассмотрел балбесов. Тех, которые сами полезли на рожон.
Молоко на губах не обсохло. Еще можно их спасти. Предотвратить неизбежное.
— Чего надо? — тихо спросил Серебров.
Тон самый благожелательный. Но обычно в части мотострелков под Тюмень, где он служил, сослуживцы боялись. Как раз такого тихого тона Серебра, как его прозвали. Знали, что это затишье перед бурей.
С детства Боря хотел быть военным. Дикое желание. Чтобы отомстить отцу.
Он помнил, как сейчас. Детские воспоминания. Никуда не делись.
Иногда Серебров просыпался ночью. С криком, в поту. Снилось, что отец опять его избивает. Ремнем или палкой.
Мать его умерла при рождении. Мальчик рос с отцом. Тот был интересный тип.
На людях спокойный. Благожелательный и вежливый. Высокий, с бородкой, в чисто выглаженных брюках и рубашке.
Насчет чистоты и порядка у отца имелся пунктик. Заскок, так сказать.
Он требовал соблюдения чистоты всегда. За грязь наказывал сына. Очень больно. Еще с раннего детства.
Когда это было? Годика четыре? Или больше? До детсада, это точно. Все, что осталось из детства, это кошмары.
Тогда маленький Борька уронил со стола банку с вареньем. С малиновым вареньем. К которому до сих пор отвращение. Даже сейчас.
Банка лопнула на осколки. Несколько крупных и множество мелких. На полу кухни растеклось красное пятно.
Боря был дома один. Отец ходил по делам. Обычно возвращался подвыпивший.
Мальчик тогда порезался. К счастью, не сильно. Когда вернулся отец, он до сих пор сидел на кухне. От пятна с вареньем тянулись полосы крови.
Отец посмотрел на осколки. Не сказал ни слова. Пошел в спальню. Переоделся в синие спортивные штаны, белую футболку и синюю кофту. Вернулся с палкой для белья в руке.
— Ты что же, паршивец, творишь? — тихо спросил он. Без того маленькие глаза стали еще меньше. — Ты что не смотришь?
И принялся лупить мальчика палкой. Без отдыха и передышки, ритмично и размеренно. Боря кричал и извивался, пытался вырваться. Отец крепко держал его левой рукой.