Непохожий двойник

Оганесов Николай Сергеевич

– Хорошо, деда, – в тон ему отвечала внучка.

Тамара отлично понимала, ради кого он старается, к кому обращены его слова, в глубине души была ему благодарна. И все же неуклюжая попытка утешить, смягчить ее горе вызывала еще и жалость к отцу, досаду и даже злость на него. Как уживались в ней эти, казалось бы, взаимоисключающие чувства, неизвестно, но, сколько она себя помнила, уживались... Вот он ходит из угла в угол, рассуждает о мебели, об отдельной комнате для Наташи, а подумал, как ей больно, ей, Тамаре, слышать это?! Кабинет для Наташи в переводе на нормальный язык означает, что дочь займет комнату, предназначавшуюся для их с Игорем спальни, одна комната оставалась за отцом – так планировали раньше, при муже. Когда

это было? И месяца не прошло, с ума сойти... А отец продолжал описывать трехкомнатную квартиру, лоджию, ванную с голубым кафелем. Господи, ну о какой новой жизни он говорит! Кому нужен его показной оптимизм? Зачем делать вид, будто ничего не случилось? Ведь случилось же, случилось! Она осталась без мужа, Наташка – без отца...

Утром, помогая укладывать вещи, Тамара впервые за эти три бесконечно длящиеся недели смогла отвлечься от непрерывно гнетущих мыслей о муже, о свалившемся на ее плечи несчастье. Словно вернувшись после долгой разлуки, она смотрела на отца и едва узнавала его. Как он постарел! Мужественное скуластое лицо покрылось сетью морщин. Седина перекинулась с висков на всю голову, даже в бровях серебрились белые волоски. Он наклонился над чемоданом, и Тамара рассмотрела светло-коричневые пятна на его руках, худую, старчески незащищенную шею, склеротические жилки на щеках, прядь пепельного цвета волос. Она смотрела на него со смешанным чувством удивления и стыда и ощутила, как к горлу подкатывается мягкий, парализующий дыхание ком. Совершенно отчетливо и неожиданно для себя подумала: «Сколько же часов, дней, а может быть, и лет отняла я у него? Насколько усложнила его и без того нелегкую жизнь?» Захотелось прижаться к отцу, выплакаться, как в детстве, на его груди, но что-то мешало это сделать, что-то не пускало, сковывало по рукам и ногам... Не в силах сдержать рыдания, она успела выскочить в прихожую, оттуда в подъезд и там заплакала громко, навзрыд, прислонившись к холодной батарее парового отопления. По лицу катились слезы – не облегчающие, очищающие душу, а горькие слезы раскаяния.

Тамара почувствовала, как кто-то коснулся ее плеча.

– Не стой на сквозняке, простынешь. – Отец отвел глаза от ее заплаканного лица.

Похоже, что все это время он стоял в подъезде рядом с ней. Она отвернулась, вытирая щеки подолом фартука.

– Не надо, доченька, – пробормотал он, – успокойся. Пойдем в комнату.

Она послушно направилась к двери, у порога остановилась, намереваясь сказать ему что-то важное, нужное, но слов не было.

– Ничего, ничего, – смешался он и тут же, изменив интонацию, командирским голосом, громко, чтобы его услышала внучка, распорядился: – Наталья, я беру тебя с собой... А ты через полчасика выгляни во двор. Приедут грузчики с машиной. Без нас не приступайте.

Она проводила их на прогулку и, подойдя к окну, прижалась к холодному стеклу, чтобы ненадолго увидеть удалявшиеся к воротам фигуры – одну высокую, в тяжелом драповом пальто, другую пониже, в коротенькой цигейковой шубке...

Будильник показывал четверть десятого.

Тамара обошла квартиру, проверила, все ли собрано, и присела на чемодан. Мысли ее вернулись к Игорю. Еще совсем недавно она не могла, не хотела верить, что он способен на преступление. Теперь поняла, что это и есть та самая изнанка его жизни, о существовании которой она догадывалась, та скрытая деятельность, доступ к которой Игорь закрыл ей раз и навсегда. Суета, манипуляции с дефицитными оправами, лишние рубли, деловые и неделовые свидания – все, чем он занимался последние годы, обернулось полнейшим крахом.

Поэтому не удивилась, узнав от следователя о нечистых делах, связывавших мужа с Волонтиром. О соседе ее расспрашивали особенно подробно. А что она знала? Что он пил беспробудно? Об этом знали все. Летом, бывало, так и засыпал пьяным, сидя на лавочке у своего флигеля.

Нелюдимый, хмурый, вечно небритый. Работал сторожем. Это тоже известно. Припомнилось, как несколько лет назад Нина Ивановна, соседка, говорила, что Волонтир предлагает ей обмен, и советовалась: меняться ей с ним квартирами или нет? Тамара ужаснулась, представив, что, возможно, придется жить дверь в дверь с запойным пьяницей, и отсоветовала Щетинниковой. Правда, старушка и сама вряд ли серьезно относилась к волонтировскому предложению, скорее поделилась по-соседски новостью, и все же Тамара успокоилась только после того, как Игорь сообщил, что обмен окончательно расстроился.

Следователь заинтересовался, каким образом Игорь оказался причастен к обмену квартирами, может быть, у него был свой, особый интерес, комиссионные, например? Этого она не знала.

Обе предыдущие встречи со следователем изобиловали не совсем понятными, ненужными и пустыми, на ее взгляд, вопросами, но последняя, третья по счету, окончательно поставила в тупик. Ее спросили, не приходилось ли слышать, где проживал Волонтир во время войны. Да, она слышала, но какое это имеет отношение к Игорю?

– И все-таки что вы об этом знаете? – спросили ее.

– Он проживал в нашей квартире, – ответила она. – Кажется, вместе с братом.

– Откуда вам стало известно об этом?

– Отец говорил и Щетинникова Нина Ивановна.

– А ей откуда было известно, не знаете?

– Наверное, жила в этом доме в то время, – предположила она.

Следователь многозначительно переглянулся с сидевшим в кабинете лейтенантом. Следующий вопрос тоже показался ей праздным.

– Если вы помните, девятнадцатого января я сменил в вашей прихожей лампочку, – сказал следователь. – Не заметили, когда она перегорела?

Час от часу не легче. При чем здесь лампочка?

– Я их часто меняю. Вы же знаете нынешнее качество...

– Ну, а восемнадцатого, к примеру, она еще горела? – Он улыбнулся, как бы извиняясь за ничтожность вопроса. – Я вам попробую помочь. В тот день около трех часов ваш муж вернулся с кладбища после похорон Щетинниковой и отослал вас с дочерью к отцу. Вы собрались, оделись и вышли в прихожую...

– Да, лампа горела, – вспомнила Тамара.

– Прошло три часа, – продолжал следователь. – Ровно в шесть вы вернулись. Помните, вы говорили о будильнике? Дверь открыл Игорь. В прихожей было темно?

– Темно. Он еще зажигал спички.

– Получается, что она перегорела в период вашего отсутствия?

– Получается так.

– Вы не просили мужа вкрутить новую лампочку?

– Просила. Он сказал: «Завтра»...

– Значит, весь вечер в прихожей было темно?

– Да, темно... – Вечером восемнадцатого ей было не до этого. Доведенная до отчаяния ссорой Игоря с отцом, его оскорблениями, угрозой бросить семью, Тамара, оставшись одна, упала на кровать и зашлась в плаче. Она не заметила, как муж возвратился за водкой, как ушел к Волонтиру. Так и уснула, не раздевшись, лишь среди ночи услышала, что Игорь укладывается спать...

– На следующий день утром вы провожали мужа на работу?

– Нет, меня разбудил ваш звонок.

– И больше вы его не видели?

– Не видела.

Тамара почти автоматически отвечала на вопросы. Чем больше ее расспрашивали об Игоре, тем сильнее становилось чувство, что речь идет не о ее муже, а о чужом, малознакомом человеке, о котором ей ничего не известно. Кто он? Каким был? О чем думал и чего хотел?

В конце беседы, когда разговор вновь зашел о Волонтире, произошло нечто странное: ей вдруг показалось, что оба этих человека, Волонтир и Игорь, чем-то похожи друг на друга, со временем, через много лет Игорь превратится в такого же замкнутого, обособленного от людей бирюка с недобрым огоньком в глазах, станет его точной копией. С чего это ей почудилось, Тамара сказать не могла, только ощущение, будто заглянула в будущее, не исчезало еще долго.