Непокоренные
Шрифт:
– Где же вы, сыновья мои? Где вы?
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
1
Где же вы, сыновья мои? Где вы?
Было у Тараса три сына - нет вестей ни от одного. Живы ли они? Он старался думать, что живы. Он ждал их.
Это было большое ожидание, в нем сроков нет, - это была вера. Жива наша армия, живы и мои дети. Вернется армия, а с нею вернутся и сыновья. Вернутся сыновья, а с ними и армия. Без армии они не могли вернуться. Врозь он и не ждал их.
Андрей пришел один. Он пришел осенью, поздними сумерками, худой, бородатый, черный, - его и не узнали сперва. И одежда на
– Ну, здравствуйте! - сказал он, грустно усмехнувшись, и, сняв шапку, осторожно стал стряхивать пыль с нее, как гость.
Страшно закричала Антонина, бросилась мужу на шею.
Заплакала бабка Евфросинья. Всполошились дети. Растерянный Тарас так и застыл на пороге с коптилкой в руке.
– Это кто? - испуганно спросила Марийка у Леньки.
– Это папка твой.
– Непохожий какой папка! - огорченно сказала Марийка и недоверчиво подошла к отцу.
Андрея провели в комнату, усадили за стол. Вокруг него собралась вся семья. Испуганно прижалась к непохожему отцу Марийка. То плакала, то смеялась Антонина, суетилась возле мужа и, наконец, припав к его коленям, успокоилась и затихла. У печи и стола хлопотала бабка Евфросинья.
Андрей сидел все еще чужой, нездешний, нерешительно гладил волосы Антонины, неумело прижимал к себе Марийку, что-то говорил, восклицал не к делу и не к месту, как все восклицали сейчас, и бродил растерянным, но жадным взглядом по комнате, словно спрашивал себя: верно ли, дома ли я, не померещилось?
И раньше всего пришли к нему знакомые с детства запахи: запах мышей в чулане, квашни на кухне, железа и сосновой стружки в комнате Тараса. Потом он увидел семейные фотографии, в рамках из ракушек, часы-ходики с генералом Скобелевым на коне, горку с глечиками и обливными расписными тарелками, лампадку на медно-зеленой цепи перед киотом. Все на месте, ни единого пятна на стене.
– А у вас все - как было! - сказал он не то удивленно, не то обрадованно.
Вокруг колебалось все, все было непрочно, неверно, шатко, и самого Андрея мотало между жизнью и смертью; представлялось ему, носит он в себе целый мир, мятущийся и окровавленный, а оказалось - носил в своей душе только эту комнату. Только о ней одной думал. Только к ней одной стремился. Чтобы вот так сидеть у стола, а вокруг - знакомые стены, знакомые запахи, знакомые, дорогие лица, семья... Он и сам не знал, что так любит свой дом.
Все пройдет - и война и колебание мира. Только это вечно: семейные фотографии на стене, запах квашни на кухне.
Он обрадованно, легко засмеялся, потер руки и в первый раз почувствовал себя дома.
– Папка пришел, значит наши в городе? - шепотом спросила Марийка у Леньки.
– Нет, это только твой папка пришел.
Тарас ни слова еще не сказал с тех пор, как Андрей пришел. Тяжелым взглядом следил он за каждым движением сына, и когда тот сидел у стола, и когда он стал мыться, радуясь теплой воде и удивляясь, как быстро она побурела от грязи, и когда чуть не заплакал, приняв от Антонины белье свое, собственное, заждавшееся его, пахнущее крахмалом, домом, сундуком, заботливыми женскими руками...
И только когда вымытый, переодевшийся и сияющий от полноты счастья Андрей уселся снова за стол, Тарас, наконец, нарушил свое тяжелое молчание.
– Ты откуда же взялся, Андрей? - тихо спросил он.
Андрей вздрогнул. Тарас снова настойчиво повторил свой вопрос.
– Из плена... - чуть слышно ответил Андрей.
И вдруг стал торопливо рассказывать о плене. Антонина сжала его руку, вся семья притихла. А он, все больше и больше возбуждаясь, рассказывал о том, что вытерпел в плену, и сам теперь удивлялся, как он все это вынес и не погиб.
Но отец перебил его:
– Как же ты в плен попал, Андрей?
– Как? - невесело усмехнулся сын. - Как все попадают. Ну, окружение... Налетели немцы... Я на винтовку поглядел: что с ней делать? Бесполезное оружие!.. Я ее бросил и сдался...
– Сдался? - закричал Тарас. - Сдался, чертов сын?
Андрей побледнел. Наступило трудное молчание.
– Эх, дядя! - с досадой сказал Ленька, отводя от Андрея глаза. - Как же это ты? Я б нипочем не сдался.
И тогда Андрей рассердился:
– Не сдался б? Ты! Щенок! Вояка! Все вы тут, погляжу, вояки! Смерти не нюхали, немца не видели, а тоже... рассуждаете. Что ж, я один против немца? Их сила... А я?
– А умереть у тебя совести не было? - крикнул на него Тарас.
– Умереть? - вскрикнула Антонина и обеими руками уцепилась за Андрея. Словно его уж отрывали от нее и вели на смерть.
– Умереть? - криво усмехнулся Андрей. - Легко вы говорите, отец... Умереть я, конечно, мог... Это дело нехитрое... - он обвел всю семью недобрым взором и прибавил: - Может, и верно, лучше бы мне умереть!
Все молчали. Только Антонина еще крепче вцепилась в руку Андрея.
– Вишь ты! - снова невесело усмехнулся он. - Из плена шел... на крыльях... думал, дома ждут. Думал, радость домой принесу. А вишь ты, принес... неудобство.
– Мы тебя не таким ждали, - сказал, качая головой, Тарас.
– Несправедливый вы, Тарас Андреич! - вдруг дрожащим от слез голосом произнесла Антонина. - Вы ко всем несправедливы. Всегда. Что ж он один за всех умирать должен? Хорошо, что живой пришел, - и она оглянулась на женщин, ища в них поддержки. Бабка Евфросинья, как всегда, непонятно качала седой головой. Настя молчала.
– Квочка! - презрительно сказал Тарас. - Ты б лучше детей уложила... Чего не спят? - закричал он, срывая на них свое отчаяние. - Ну, приехал! Ну, живой! Представление кончено! Спать!
Бабка Евфросинья и Антонина стали укладывать ребят. Марийка легла в постельку сразу, - она была напугана и утомлена приходом непохожего отца. Ленька еще долго бушевал и спорил - не хотел спать. Андрей молча сидел у стола, катал хлебные шарики... Вот он и дома, а дома нет. Тарас тяжелыми шагами ходил по комнате.