Неполная и окончательная история классической музыки
Шрифт:
По чистой случайности квартет услышал великий дирижер Артуро Тосканини, сказавший композитору, что медленная часть этого сочинения, возможно, лишь выиграет, если ее переложить для большого струнного оркестра. Барбер послушно это проделал, и Тосканини впервые исполнил его сочинение в ноябре 38-го. Тут опять-таки присутствует небольшое сходство с Карлом Орфом и его «Карминой Б» — это музыка, которую могли написать только в двадцатом веке, однако язык ее принадлежит другому времени и лишь слегка отдает 1930-ми. Разумеется, публике она понравилась. Да и сейчас нравится. «Адажио» Барбера, так она называется.
1939– й. Взятый сам по себе, «Аранхуэсский концерт» Родриго, в особенности медленная его часть, кажется всего лишь навевающим воспоминания о маленьком испанском городке, да вообще-то, именно таким он задуман и был. Однако, когда вспоминаешь не только то обстоятельство, что тридцативосьмилетний Хоакин Родриго ослеп еще в три года, но и время, в которое писалась эта музыка, меланхоличность медленной части начинает казаться более чем отвечающей тому, что происходит в мире. «Концерт» Родриго БЫЛ написан в самый канун войны, хоть и представлял собой личное подношение Испании, в которую композитор только что вернулся из Парижа. Упоительная вещь. Но знаете, как говорят: «Ариэля сыграть всякому лестно, да ведь прозовут потом „устаревшим стиральным порошком“, не отмоешься». Впрочем, давайте все-таки пошевеливаться.
Конечно, если честно, первое, что приходит в голову, когда упоминают о 1939-м, это отнюдь не концерт Родриго. Решительные действия Гитлера, направленные на объединение мира в войне, наконец принесли результаты. Война и вправду началась. Музыкально выражаясь, война сыграет свою партию, сделает, так сказать, свое дело. И это станет особенно ясным, когда композиторы примутся оценивать эмоциональное воздействие шести лет непрерывных сражений. Впрочем, я сейчас думаю еще и о первейшем французском композиторе Оливье Мессиане, который, как только разразилась война, вступил во французскую армию. Ему, родившемуся в Авиньоне в 1908 году и учившемуся в молодости у Поля Дюка, был уже тридцать один год, когда он попал в плен и оказался в Силезии, в немецком концентрационном лагере Гёрлиц. Именно здесь он сочинил то, что нередко называют величайшим из квартетов двадцатого века. Мессиан назвал его, что и неудивительно, если представить себе, какие картины открывались композитору, пока он сидел за письменным столом, «Quatuor pour la fin du temps» — «Квартет на конец времени».
К счастью для Мессиана, в 1942-м его репатриировали, он вернулся к работе органиста — в парижской церкви Троицы, на место, которое и занимал до самой смерти, случившейся в 1992 году. Писал во время войны музыку и Шостакович. Поначалу он состоял в одной из ленинградских пожарных команд. Однако плохое зрение композитора исполнению этой должности мешало, и вскоре он перебрался в тогдашнюю советскую «военную столицу», в Куйбышев, где и сочинил новую вещь, Седьмую симфонию, в которой отразилась часть им пережитого. Процитируем самого композитора: «Ни страшные налеты немецкой авиации, ни мрачная атмосфера осажденного города не смогли помешать притоку музыкальных идей». Симфония эта известна теперь как «Ленинградская», и к ней опять-таки приложимо правило маркиза Фрая: чтобы получить по-настоящему сильное впечатление, послушайте ее в живом исполнении.
В США выступают плечом к плечу два больших композитора. К 1942– му Аарон Копленд обрел, как принято выражаться в композиторском стане, свой голос. Он прошел через период экспериментов и к своим сорока двум более-менее освоился с интонациями американского фольклора и впустил его в свою музыку. Копленду удалось также выбить дубль — то есть получить, что случается редко, признание и критики, и публики. Кроме того, он указал дорогу киношным композиторам, которым еще предстояло, появившись годы спустя, начать имитировать его аккорды «величиною с Большой каньон» и воспаряющие мелодии, — но об этом позже.
Как раз в 1942-м Америку покидает проживший в ней несколько лет Бенджамин Бриттен: он возвращается домой, чтобы предстать перед трибуналом по делам лиц, отказывающихся по соображениям нравственного порядка от несения воинской службы, и внести свой вклад в военные усилия Англии — принимая участие в официальных концертах. Все это он проделал и вскоре после возвращения показал публике одно из прекраснейших — на то время — своих произведений, «Серенаду» для тенора, валторны и струнных. В сущности, это цикл песен на слова английских поэтов, в том числе Блейка, Китса и Теннисона, которые Бриттен переложил на музыку порой возвышенную, порой ожесточенную. В определенном смысле это также и военная музыка.
Никогда не забуду слов, однажды сказанных при мне о великом джазовом тромбонисте Джеке Тигардене. Речь шла о его способности сыграть мелодию любого джазового стандарта так, чтобы показалось, будто композитор именно такой ее звучание и задумал. Мне это часто приходит в голову, когда я слушаю «Аппалачскую весну» Копленда. И дело даже не в том, что она звучит так, как задумал композитор, — какой он ее задумал, легко узнать, послушав сделанные им самим записи. Нет, дело скорее в том, что звучит она так, точно была с нами всегда, — а это, в свой черед, напоминает мне рассказ сэра Пола Маккартни о том, как он сочинил свою песню «Вчера». Мелодия приснилась ему ночью и, когда поутру он проснулся, продолжала звучать у него в голове. В конце концов он спросил у кого-то: «Ты не слышал эту мелодию?» — и напел несколько тактов. Тот же вопрос он задавал потом многим, однако никто, похоже, этой темы не знал. И спустя какое-то время сэр Пол вынужден был признаться себе, что это его мелодия и что она ему приснилась. Простите, что талдычу одно и то же, но именно такое впечатление оставляют некоторые места «Аппалачской весны». Да, я знаю, там в середине появляется тема, взятая у «трясунов» — «Боги танца», так мы их называли, — но дело не в этом. Просто мне все время кажется, что Копленд взял да и записал ноты прекрасной музыки, создающей впечатление, будто она существовала всегда.
Сделал-то он это, разумеется, в 1944– м. Да, я действительно скачу, сигаю и прыгаю, хватаюсь за первый попавшийся год и сигаю дальше.
Это год высадки союзников в Европе, прорыва немцев в Арденнах и падающих на Лондон крылатых ракет «Фау-1». Год, когда маршала Петена заключили в крепость Бельфора, а генералы Гитлера совершили на своего фюрера неудачное покушение. Кроме того, этот же год дал нам «Четыре квартета» Т. С. Элиота, «Стеклянный зверинец» Теннесси Уильямса и «Выхода нет» Жана Поля Сартра. Ну а если ненадолго заглянуть в мир живописи, то выяснится, что мы потеряли Мондриана и Кандинского, зато Пикассо с Браком, похоже, ударились в вегетарианство: один написал «Куст томата», а другой — «Ломоть тыквы». Комитет по присуждению премии Тёрнера только что включил их в число претендентов на звание «Лучший на выставке» (Секция 1, мелкая огородная продукция).
А теперь мне и вправду придется попрыгать, и потому держитесь за меня покрепче, если сумеете. Доскакать я хочу аж до 1957-го, так что мы с вами совершим этакое волшебное таинственное путешествие.
Проходите, пожалуйста, в глубь автобуса. Рассаживайтесь. Спасибо. Для начала несколько правил: пожалуйста, никакой еды и напитков — это автобус, а не столовая. В проходах не стоять, с водителем не разговаривать — со мной то есть, — композиторам язык не показывать. Да, и еще. Под конец вам придется сброситься на чаевые для водителя — для меня то есть, — так вот, купюры принимаются только крупные.
Ну хорошо, поехали.
Слева от вас, сильно, на самом-то деле, слева, виднеется Бенджамин Бриттен образца 1945года. Он занят оперой — меня сзади хорошо слышно? — оперой «Питер Граймс». Вы можете также заметить, сразу за ним, Ивлина Во, размахивающего экземпляром «Возвращения в Брайдсхед», — прошу вас, не надо махать в ответ, вы их только раззадориваете, — а кроме него, новое здание музея Гуггенхайма, возведенное по проекту Фрэнка Ллойда Райта.
Справа, в 1946– м, — пожалуйста, не вскакивайте с сидений, — вы видите Дэвида Лина, снимающего «Большие надежды», и Юджина О'Нила, подписывающего экземпляры своей пьесы «Продавец льда грядет», — под конец путешествия вы сможете купить точно такие же у водителя, — а также спящего, на первый взгляд, Джона Лоджи Бэйрда [*] . На самом деле он… ну, в общем, умер. А теперь, с минуты на минуту, пого… — да, это он. Все тот же Бенджамин Бриттен, — господи, до чего же трудолюбивый человек, не правда ли, леди и джентльмены? Хотя, может, он золотую жилу нарыл — в этом году Бриттен заканчивает «Путеводитель по оркестру для молодежи», используя мелодию нашего старого знакомца, композитора Генри Пёрселла. Кит, будь добр, не делай этого с небоскребами, ты не у себя дома. Я знаю, что у тебя дома нет небоскребов, но все равно, перестань.
*
Дж. Л. Бэйрд (1888–1946) — шотландский инженер, создавший первый рабочий образец телевизора. (Примеч. переводчика).