Неповиновение (Disobedience)
Шрифт:
Один за одним выходили и произносили речи самые уважаемые раввины страны – в основном, люди пожилые. Двое из них говорили на идише, а остальные на английском – у некоторых все еще был акцент, напоминающий, что они провели юности в восточной Европе. Они произносили слова утешения. Они произносили слова, которые люди хотели услышать, ожидали услышать. Они говорили о величии Рава, о его неустанной работе в интересах его общины и о том, как печален его уход.
Довид, слушая, понял, что вспоминает последние шесть месяцев жизни Рава. Он думал об утрах, когда просыпался от хрипящих звуков кашля. Он тихо стучал в дверь старика, заходил,
У Довида немного болела голова – тонкий синий туман парил перед лицом. В кармане были таблетки, которые ему дала Ронит. Она, словно ребенка, отвела его к врачу. Доктор выписал ему таблетки. Все просто. Он еще не принимал их, но время от времени постукивал по коробочке в своем кармане, чтобы напомнить своей головной боли, что у него есть от нее средство. Пока что работало. Боль слушалась.
Пришло время. Было произнесено много слов. Настал момент речи Довида. Он репетировал ее с Хартогом несколько раз. Хартог все с ним обговорил. Довид поднимется на сцену и прочитает тщательно подготовленную речь о жизни и работе Рава, затрагивающую его семью и его великий вклад в общину. Они с Хартогом вместе написали ее. Речь была неплохая. В ней были красивые, трогательные мысли о силе духа и важности общины. Довид знал, что все присутствующие согласятся с тем, что Рав выбрал достойного наследника. Цель была достигнута.
Хартог становился все более и более взволнованным. Довид подумал, что Хартогу не пришло в голову посмотреть наверх. Почему-то эта мысль его позабавила.
***
Я слушала, как мужчина за мужчиной поднимаются на сцену и говорят о моем отце. С большинством из них я была знакома; может, они бы узнали меня, если бы я не сидела, опустив голову, и не притворялась скромной и порядочной еврейской женщиной. Я слушала, как они описывают человека, которого я никогда не знала.
– Рав был потрясающе умен, - говорили они. – Его мысли были мудры и ясны.
– Рав был очень уважаем, - говорили они. – Мы благоговели перед ним.
– Рав был удивительно добр, - говорили они. – Его сердце было наполнено любовью к еврейскому народу.
Ну, может, это было и так. Понятия не имею.
Мне было четыре года, когда умерла моя мама. Достаточно рано, так что я никогда о ней не думаю. Но не настолько рано, чтобы этот факт не остался со мной навсегда.
Конечно, мне и не о чем думать. Что я могу помнить? Ощущение тепла, коричневую юбку и пару ног, ее смех, когда она говорила с кем-то по телефону, как она кормила меня супом из ложечки, когда я болела и лежала в кровати. Пару подсвечников. Миску маринованных огурцов. Бежевые туфли, которые она надевала на Шаббат.
Последствия я помню более четко. Траур, сидение на низкой скамье, как какие-то женщины гладили меня по волосам, одевали меня, кормили и, безусловно, были добрыми, но не были моей мамой, так что это было бессмысленно. Моему папе не было дела до этого, он не занимался едой и одеждой для меня; он занимался своей учебой. Эту задачу перенимала от женщин из синагоги домработница,
Для моей мамы не устроили хеспеда. Никакие высокоуважаемые мужчины не выстраивались в очередь, чтобы говорить о ней, и не было никакого банкета, чтобы увековечить ее память. Потому что женщина не может быть знатоком Торы, а только знаток Торы может быть раввином, и только раввин может быть удостоен хеспеда.
Все эти вещи едва уловимые. Мы не терпим избиение жен, генитальные увечья или убийства. Мы не требуем покрытия с головы до пят, мы не запрещаем женщине выходить на улицу без сопровождения. Мы современны. Все, чего мы требуем – это чтобы женщины придерживались разрешенных для них территорий. Женщина скрыта, а мужчина публичен. Правильный образ действий для мужчины – речь, а для женщины – молчание.
Я долгое время доказывала, что это не так. Я долго настаивала на том, что никто не вправе говорить мне, когда говорить, а когда молчать. Так долго, что теперь и сама не знаю, хочу ли я молчать.
В другой жизни другая я пришла бы на хеспед, чтобы выполнить запланированную шалость – заставить Хартога страдать или как-то привлечь внимание к себе. Но я пришла не за этим. Я была там, потому что они меня попросили. Они что-то задумали. Я была им нужна.
***
– Дамы и господа, мы надеялись, что, э-э, мы ожидали, что Рабби Довид Куперман, племянник Рава, присоединится к нам сегодня, чтобы сказать пару слов. К сожалению, нам известно, что Рабби Куперман в последнее время неважно себя чувствовал…
Пора, подумал Довид. Если я хочу это сделать, момент настал.
Он приподнял шторку. Набрал дыхание. Толпа молчала. Ему не пришлось бы говорить слишком громко, но говорить очень тихо он тоже не мог. Он сказал:
– Я здесь.
Повернутые головы и изогнутые шеи. Подталкивание соседей локтем. Тихие смешки, когда люди увидели, что Довид стоит наверху, на женском портике. Некоторые неслышно поинтересовались, не запрещено ли ему там находиться. Это смешение казалось им чем-то ужасным и запрещенным.
Хартог, глядя на Довида, дико махал руками, указывая ему спуститься вниз.
Довид неохотно уступил. Он вернул шторку на место, сделал шаг назад и спустился вниз по лестнице в главное помещение, чтобы занять свое место на сцене. Когда он находился где-то между женским помещением и сценой, к нему кто-то присоединился. Довид поднялся на сцену в сопровождении своей жены. Они держались за руку – правая рука Довида была в левой Эсти. Миг спустя к ним были прикованы несколько сотен злобных взглядов. Все, что волновало людей на тот момент – это их соединенные ладони. Вместе с Эсти Довид подошел к микрофону.
– Моя жена, - сказал он, - хотела бы произнести несколько слов.
Он отошел в сторону. Эсти подступила вперед. Их руки остались сцепленными. Это было важно. Если бы Довид отпустил ее руку и отошел вглубь сцены, люди начали бы бормотать возражения. Они бы спрашивали: «Что это?» и «Почему?». Они бы шептали гадости о ней. Но Довид и Эсти стояли вместе, пока она говорила.
– Речь, - сказала она. – Месяц назад Рав поделился с нами своими мыслями на тему речи. На тему ее важности, святости каждого слова, выходящего из наших уст. Он сказал нам, что своей речью мы подобны Богу. Так же, как Бог создал мир при помощи речи, мы создаем миры своими словами. Какой мир создали мы своими устами за прошедший месяц?