Неповторимое. Книга 2
Шрифт:
Что же касается учебы, то все шло благополучно. Правда, мы иной раз превращались в азартных школьников. Например, в спортивной жизни — постоянно весьма горячо разбирались волейбольные и баскетбольные баталии. Сдача спортивных норм шла по солдатским нормативам. Особое место занимала хоккейная команда нашего курса, которую возглавлял майор В. Веревкин-Рохальский. Несмотря на возраст и на то, что он уже давно генерал-полковник, характер его не изменился и сейчас он — такой же быстрый, энергичный, с тем же молодым напором, как в давно ушедшие годы. Смотришь на него и радуешься: есть еще порох в пороховницах!
Случались у нас и служебно-медицинские бытовые казусы.
Володя Глазов уже на выпускном вечере посвятил нас в одну личную тайну. Как я уже писал, он относился к числу слушателей, которые учились в основном на отлично. Но было у него и «слабое звено» — любил хорошо, по-солдатски поспать. И когда жена была в отъезде,
— Братцы, каюсь, но только сейчас могу вам рассказать, как попал в госпиталь. Дело было так. В очередной раз, когда я проспал и появился в академии через 30 минут после начала занятий, я понял, что все! Поскольку мне было сделано последнее предупреждение, я теперь должен буду распрощаться с академией. Что же делать? Я начал лихорадочно искать выход. Эврика! Спасти меня может только болезнь! Но какая? Я здоров как бык. Пожаловаться на ужасные головные боли? Вообще отчислят, — шизофрения. И вдруг меня осенило: аппендицит! Я к врачу — скрючился и сквозь зубы издаю идиотские звуки. Сейчас повторить не смогу. Он меня уложил, расстегнул все, что надо, щупает, изучает, а я ору. «Покажи, — говорит, — язык. Странно, язык вроде нормальный». А я ему: «Язык-то нормальный, но у меня нет больше терпения, я что-то натворю». Врач выбежал из кабинета. Я — к зеркалу, посмотрел — язык как язык. Что он должен был увидеть. Оказывается, язык при аппендиците должен быть обложен — это я уже позже узнал. Через минуту врач вернулся и говорит: «На ваше счастье наша «санитарка» на месте». И мы помчались в госпиталь Бурденко. В дороге я, конечно, еще пару раз устроил истерику — для пущей убедительности. А в госпитале и вовсе закатил глаза, вроде как умираю. Меня — в операционную, на стол, сделали анестезию, распороли брюхо, вырезали розовый, как у младенца, аппендикс, зашили, отвезли в палату. А вечером пришел хирург и, улыбаясь, говорит: «В моей большой практике впервые такой случай. Хотя понаслышке знал о них. Но там все готовилось всеми осознанно, а у нас операция на фоне классической имитации воспаления. Ваш кишечник так уложен и такой чистый, как будто заглядываешь в медицинскую энциклопедию. Я не спрашиваю вас, зачем было это «жертвоприношение», и не намерен кому-то об этом говорить, но то, что мы вырезали аппендикс, в принципе дело хорошее, теперь он у вас уже не воспалится, а вы через неделю вернетесь в строй. Желаю скорейшего выздоровления, но предупреждаю: у человека больше нет чего-то лишнего, чтобы можно было отрезать, если вас обстоятельства опять приведут к хирургу!» Он пожал мне руку и ушел. Я понял, что впредь так шутить над собой не следует, потому как отрезать у меня больше нечего. Вот такие, братцы, у меня были дела.
Мы покатывались со смеху, тем более что уже пропустили не одну рюмку. А Женя Бочкарев так заразился этим смехом, что уже не только плакал, а даже как-то поскуливал. Челюсти у него свело, рот не закрывается, икает и скулит. Представляете, какова «картинка»?! Мы, глядя на него, совсем уже потеряли способность управлять собою — наш дружный хохот и гогот сотрясал стены родной альма-матер. Наконец, самый мудрый в нашей группе Миша Дыбенко первым выбрался из этого психологического штопора и объявил:
— Есть предложение: за выдающуюся личность, проявившую мужество и самоотверженность, проявленные в борьбе с бюрократизмом и формализмом, за торжество справедливости
Все взревели «ура», выпили и полезли целовать Володю за его подвиг.
Правда, нам стало известно и другое. Жена Глазова после этого случая уже никуда не выезжала и несла личную ответственность за своевременное убытие Владимира на занятия. А он все равно не мог без приключений. Как-то примчался за одну-две минуты до начала занятий, бросил портфель, быстро снял китель, достал из кармана брюк подтяжки и начал их пристегивать. Затем надел китель, сел и облегченно вздохнул. Естественно, все к нему с вопросом:
— Что случилось?
— Я сегодня в метро выступал, как Карандаш на арене цирка. Сами понимаете, утром у меня времени в обрез — одновременно умываюсь, одеваюсь, завтракаю впопыхах, надев брюки и сапоги, быстро накидываю китель и, застегивая пуговицы на ходу, хватаю портфель, фуражку, кубарем по лестнице на улицу, бегом в метро, мчусь по эскалатору вниз, обгоняю всех, а тут и поезд. Влетаю в вагон и успокаиваюсь. Людей немного, есть свободные места, но я, довольный, что все так здорово получилось, решил стоять. Одной рукой держусь за верхний поручень, во второй — портфель. Так и еду, сделав умное лицо. Естественно, предполагаю, что все во мне сразу же распознают слушателя Военной академии им. М. В. Фрунзе — форма общевойсковая, а самое главное — шпоры! Проехали одну остановку, тронулись к следующей. Вдруг стоявший передо мной метрах в пяти мужчина, медленно перехватывая поручень рукой, стал приближаться ко мне. Я насторожился. Он это понял и улыбнулся, но, приблизившись вплотную, наклонился к уху и шепчет:
— Товарищ подполковник, у вас сзади из-под кителя висят бело-синие подтяжки…
— ???
Это меня поразило как молнией. Рукой, которой держался за поручень, я сгреб сзади все, что висело, и начал эти позорные подтяжки заталкивать в карман брюк. А они, проклятые, не лезут! Я их туда, а они обратно, я — туда, а они — обратно! Естественно, от волнения весь стал мокрый. Видя такую картину, мужчина спокойно говорит:
— Давайте я подержу портфель, а вы, не торопясь, отстегните от брюк подтяжки и определите им место.
Когда я выполнил всю эту процедуру и спрятал подтяжки в карман, поезд остановился на очередной остановке. Я поблагодарил мужчину, вышел из вагона и зашел в соседний. А когда приехал на «Смоленскую» и отправился к эскалатору, то опять повстречался с этим мужчиной. Он мне помахал рукой. Но и это еще не все. Прихожу в академию, иду в раздевалку сдать фуражку, а он вышагивает мимо меня и на ходу говорит: «Мы с вами под одной крышей. Я работаю на кафедре физкультуры». Вот такие у меня дела.
Кто-то из ребят предложил:
— Володя, тебе пора мемуары писать. Что ни день, то событие. Назови, например, книгу: «Похождения бравого слушателя» или что-то в этом роде.
Остальные с шутками-прибаутками эту идею поддержали.
Различные происшествия случались не только в академии, но и в нашем Учебном переулке. В ночь под Новый, 1952 год здесь произошло весьма знаменательное событие — Сталин прислал одной рабочей семье посылку, которая, конечно, наделала много шума, кстати, только в пределах нашего переулка, поскольку об этом совершенно ничего не писалось в газетах, не сообщалось по радио, что как-то совершенно не вяжется с тем культом личности, о котором так много любил говорить Хрущев. Что же произошло? У одного рабочего, который жил через дом от нас, родился сын. Родился он 21 декабря, т. е. в день рождения Сталина. Родители решили его назвать Иосифом, и радостный отец, как потом выяснилось, дал телеграмму приблизительно следующего содержания: «Москва, Кремль, товарищу Сталину. Дорогой Иосиф Виссарионович! 21 декабря у нас родился сын, которого мы назвали Иосифом в Вашу честь. Желаем Вам доброго здоровья и всяческих успехов».
30 декабря к этому рабочему приезжают два молодца в гражданском и привозят большой набор различных детских вещей, коляску для ребенка, что по тем временам было редкостью, нарядные саночки и солидную продовольственную посылку с винами, колбасами, сырами, конфетами и южными фруктами.
В нашем малюсеньком переулке эта посылка произвела эффект разорвавшейся бомбы. Естественно, все бегали смотреть на это счастливое семейство. А они действительно были на седьмом небе. Ведь сам вождь, которого все любили и почитали, откликнулся и разделил с семьей эту радость. Я до сих пор удивляюсь, почему вот такие эпизоды никогда не попадали в прессу — ни в прошлом, ни в настоящем. Но ведь их было много, и они характеризуют личность человека, тем более если это государственный деятель. Но со стороны Сталина поздравление рабочей семьи было сделано тихо, спокойно, без помпы и афиширования, без стремления извлечь политические дивиденды.