Неповторимое. Книга 2
Шрифт:
Комментарии излишни. Я полностью разделяю мнение А. Зиновьева и низко кланяюсь ему за объективную и сильную оценку Сталина.
Рейган еще до прихода к власти в ходе предвыборной кампании вешает на Советский Союз ярлык — «Империя зла». Волкогонов в угоду Западу, и в первую очередь США, изобретает свой ярлык Сталину — «олицетворение зла». Холуйствуя перед своими отечественными и западными хозяевами, договаривается до того, что будто у Сталина нет связи и гармонии между политикой и моралью, что для человека у нас уготовлена лишь одна судьба — он должен идти от одного преступления к другому, что триумф Сталина — это трагедия народа и что это должно быть
Вот так-то! Олицетворение зла и всё тут!
А как же быть с заявлениями великих людей, отнюдь не испытывавших любви к Советам, к социализму, к Советскому Союзу и тем более к Сталину?! Я уже не раз говорил о Черчилле и еще раз хочу о нем вспомнить, как он, восхищаясь Сталиным, заявлял: это большое счастье русских, что у них был Сталин. Как быть с этим заявлением Черчилля? А как это «олицетворение зла» соотнести с введенным впервые в мире бесплатным образованием (причем вначале обязательным восьми-, а затем и десятиклассным), бесплатным здравоохранением, бесплатным жильем, отсутствием безработицы, символической платой за путевки в санатории, ежегодным строительством тысяч школ, техникумов, институтов, Домов культуры, Дворцов пионеров, пионерских лагерей, театров, кинотеатров, музеев, библиотек? А строительство промышленных гигантов, гидростанций, целых городов, внесение цивилизации туда, где до Сталина и Советской власти вообще жили как на другой планете, где настоящая человеческая жизнь только зарождалась.
Как это все увязать с «олицетворением зла»?
А чего стоит такая вот претенциозная сентенция, будто бы Сталин боялся, что «…угрюмая, застывшая в своей долгой неизменности держава может оказаться не в тех руках…».
Она, наша держава, менялась не по годам, а по месяцам. О какой «угрюмости» и «застывшем положении» может идти речь, если у нее темпы прироста народного хозяйства составляли 12–15 % в год. Ни одна страна в мире не имела таких темпов! Потому-то Запад, видя в лице Советского Союза главного соперника и основную угрозу для своих режимов, развязал «холодную войну». Именно эта, развернутая Западом «холодная война» была препятствием к мирному сосуществованию и движению к взаимовыгодному сотрудничеству путем компромиссов и соглашений, за что постоянно выступал Советский Союз. Именно здесь надо искать причину накала международной обстановки и конфронтации.
А вот якобы с высказанными Сталиным опасениями о том, что страна может попасть не в те руки, надо согласиться — опасения были не напрасны. Хотя волкогоновы имеют в виду совершенно другое — вроде бы замечания Сталина в адрес Молотова и Маленкова давали основания для таких утверждений. Мы же, зная глубокую прозорливость и способность Сталина на предвидения, можем с полным основанием предполагать другое: он боялся, что к власти могут прийти авантюристы, волюнтаристы и просто предатели. И он оказался прав, а руководство партии не прислушалось к мудрому голосу вождя.
Что же касается определения характеристики рубежа с момента смерти Сталина и особенно с проведения XX съезда нашей партии, то это было началом не реформизма, а развала нашей мощной державы во всех основных областях, цементирующих государство. И это неопровержимо подтвердила жизнь.
Конечно, в день похорон Сталина, когда мы стояли строем на Красной площади и наблюдали за всем происходящим, ни о чем таком мы и думать не могли. У всех на душе было тяжело в связи с этой действительно невосполнимой утратой. Наверное, все думали об одном и том же: а как сложится дальнейшая судьба нашего
Но мы не могли в то время предположить даже десятой доли того, что произошло за последующие 40 лет! Пресмыкающиеся перед Западом говорят: с этого временного водораздела началась оттепель. Какая? Ведь и при гниении тоже исходит тепло — вместе со смрадом и разложением, развалом. Если речь идет об этом, то верно: хрущевская «оттепель» стала предвестием горбачевско-ельцинского развала, разлома государства.
Мы стояли в строю и думали о судьбе страны, о нашем народе, о наших семьях, о себе. Думали обо всем этом, но не предполагали, что нас впереди ждет еще невиданная борьба, что мы станем свидетелями пренебрежительного отношения власти к армии и к народу в целом.
Траурный митинг на правах председателя Правительственной комиссии по организации похорон открыл Хрущев. Первым он предоставил слово Маленкову. Глядя на вождя, который уже был по ту сторону мира, хотя дух его присутствовал среди нас, он сказал, что наша партия, советский народ, все человечество понесли тягчайшую, невозвратимую утрату, что глубокую скорбь советского народа разделяет все передовое и прогрессивное человечество. И перечислил главные заслуги вождя перед социалистическим государством, перед народом и коммунистической партией.
Прощай, наш учитель и вождь, наш дорогой друг, родной товарищ Сталин! — заключил он сердечно.
Затем выступил Л. П. Берия и, наконец, В. М. Молотов, самый близкий, на мой взгляд, соратник Сталина. Его речь была особенно сильной и мужественной перед лицом нашей великой потери.
Во всех выступлениях отдавалась благодарная дань великому человеку, его деяниям на благо всей страны и народа. Никаких истерик и пустых славословий. Речь каждого из выступавших была обращена в будущее. Они призывали народ к бдительности и сплочению, дали клятву, что партия не изменит курса и поведет народ по верному пути.
Траурная церемония окончена. Тело И. В. Сталина внесли в Мавзолей. После небольшой паузы, отдавая последние почести вождю, по Красной площади прошли четким строем войска Московского гарнизона, в основном — военные академии…
Добравшись домой, мы выпили по чарке за упокой. И еще много, много дней и в кругу слушателей академии, и в кругу семьи и друзей обсуждали эту утрату, тем более что в газетах продолжали публикацию телеграмм, писем, обращений по поводу смерти Сталина. Они шли со всех концов Земли — от правительств зарубежных государств, от различных трудовых коллективов нашей страны, множество частных писем. Естественно, в печать попала только небольшая часть писем — полностью их не смогли бы напечатать даже все газеты Советского Союза, столь велико было горе простых людей во всех странах мира. Но и те, что были напечатаны, поддерживали дух народа.
Через 40 дней мы с группой слушателей пошли к Мавзолею. Над входом в него на мраморном фронтоне было выбито в две строки:
Мавзолей был закрыт. Как объявили, доступ будет открыт к ноябрьским праздникам.
В этот же день мы со своей маленькой семьей — жена, двухлетний сынок и я, а также проживающий в нашем переулке слушатель нашего курса академии подполковник Игнатьев с женой сходили на кладбище Новодевичьего монастыря к могиле Надежды Аллилуевой — нам хотелось хоть как-то отдать дань памяти Сталину.