Неповторимое. Книга 4
Шрифт:
Решению Политбюро предшествовала лихорадочная подготовительная работа. Очевидно чувствуя, что вокруг решения о вводе наших войск идет закулисная возня, и понимая, что в лице Устинова приобрести союзника невозможно, Косыгин позвонил Огаркову и открытым текстом сообщил, что готовится решение о вводе советских войск в Афганистан.
— Как вы лично и Генеральный штаб смотрите на этот возможный шаг? — спросил он Огаркова.
— Отрицательно, — сразу же ответил Николай Васильевич.
— Если отрицательно, то убедите Дмитрия Федоровича Устинова, что делать это нельзя.
Сразу после разговора с Косыгиным Николай Васильевич вызвал меня и подробно
Через час Николай Васильевич неожиданно появился у меня в кабинете (он редко ходил к кому-нибудь, кроме министра). Вижу, лицо его покрылось красными пятнами, сам взбешен. Бросил папку на стол. Я к нему:
— Что случилось?
— Скандал. В полном смысле слова скандал. Вначале все шло мирно — я ему докладывал ряд документов на подпись, разъяснял необходимость их подписания и так далее. В общем, как обычно. Вопрос об Афганистане я оставил на конец нашей встречи, так как предвидел, что могут быть трения. Но такое было впервые. Когда я начал обосновывать, почему нам нецелесообразно вводить войска в Афганистан, он вдруг взорвался и начал орать. В буквальном смысле орать: «Вы постоянно строите какие-то козни! Вы систематически саботируете мои решения! А сейчас вам уже не нравится то, что готовит руководство страны. Не ваше дело, что решается в Политбюро. Ваше дело — штаб».
Когда он сказал это, я вынужден был ответить, что он заблуждается, Генеральный штаб Вооруженных Сил не канцелярия министра, а главный орган государства по управлению армией, флотом и обороной страны в целом как в мирное время, так и в военное время. И Генштаб обязан всегда знать все, что касается Вооруженных Сил. Кстати, в военное время должность министра не предусмотрена, а Генштаб подчиняется Верховному Главнокомандующему, которым становится глава государства.
Видели бы вы, что после этого там было! В чем он меня только не обвинял! Хорошо хоть, что мы были с ним только вдвоем. Под конец он сказал, что больше разговаривать не намерен, и ушел в комнату отдыха. Мне ничего не оставалось делать, как тоже уйти. Это полный раскол.
— Товарищ маршал, — начал я успокаивать Николая Васильевича, — что министра прорвало, этого следовало ожидать. Конечно, это неприятно и ему, и вам, но когда-то это должно было случиться. Он успокоится, и отношения станут хотя бы внешне нормальными. Зато теперь вы знаете, что у него в голове. Да и ему, наконец, стало ясно, что такое Генштаб. В этой обстановке, я думаю, вам было бы удобно позвонить Громыко или Андропову, а может быть, тому и другому, и предложить, чтобы они на одном из заседаний или встрече выслушали вашу позицию и ее обоснования. При этом можно было бы намекнуть, что одному Дмитрию Федоровичу делать выводы по вашему докладу будет неудобно, так как здесь затрагиваются политические аспекты.
— Да, очевидно, мне надо с ними переговорить именно сейчас, до разговора с ними министра, — согласился Огарков.
Что он и сделал. А на следующий день утром министр обороны позвонил Огаркову и сказал, чтобы тот к 11 часам был в Кремле, в Ореховой комнате (она располагалась сразу за кабинетом заседаний и в ней обычно
Николай Васильевич вернулся к обеду, пригласил Ахромеева, меня и подробно рассказал о встрече.
Собрались три члена Политбюро: Андропов, Громыко и Устинов. Затем подошел Суслов.
— Я двадцать минут докладывал и час отвечал на вопросы, — начал рассказывать Огарков. — Активно себя вел Андропов. Громыко задал всего три-четыре вопроса. Устинов вообще ни о чем не спрашивал — ему «все ясно». В итоге Юрий Владимирович и Андрей Андреевич меня поблагодарили и я уехал, а они остались.
— Наверное, можно было бы сообщить Алексею Николаевичу Косыгину о вашей встрече? — спросил я Николая Васильевича.
— Да, я намерен позвонить и ему, и Георгию Марковичу Корниенко (первый заместитель министра иностранных дел). Надо не только проинформировать их о состоявшейся беседе, но и попытаться убедить их — может, все-таки нам удастся избежать ввода.
О том, что 12 декабря решение Политбюро ЦК о вводе наших войск в Афганистан все-таки состоялось, мы узнали гораздо позже. А тогда, буквально через день после встречи с тремя членами Политбюро, Огарков пригласил Ахромеева и меня к себе в кабинет и дал нам ознакомиться и подписать доклад министру обороны об оценке обстановки в Афганистане и вокруг него, а также наше предложение. Доклад заканчивался словами: «Учитывая, что исчерпаны еще не все возможности самого правительства Афганистана по созданию стабильной обстановки в стране, Генеральный штаб считает, что от ввода наших войск на территорию этого суверенного государства можно было бы воздержаться, что соответствует ранее принятому по этому вопросу решению руководства СССР и позволит избежать тяжелых политических, экономических, социальных и военных последствий».
Подпись Огаркова уже стояла. Пока Сергей Федорович молча подписывал документ, я многозначительно взглянул на Огаркова. Тот улыбнулся и кивнул головой в сторону Ахромеева. Я понял, что это продуманный маневр. Затем он предложил нам пройти к министру:
— Я с ним уже договорился, что придем втроем. Правда, я не говорил, по какому поводу.
И мы отправились к Устинову. Министр выглядел уставшим и вялым, говорил нехотя. Было видно, что он болен. Николай Васильевич сказал, что мы вместе подготовили документ на его имя, и подал ему доклад. Дмитрий Федорович начал медленно читать, делая на полях пометки. Вначале, с учетом опыта и рассказа Николая Васильевича, я думал, что реакция будет бурной. Однако Устинов внешне был спокоен, хотя интуитивно чувствовалось грозовое напряжение. Закончив читать, Устинов взял у себя на столе какие-то корочки и вложил туда два листа доклада. Затем, подумав, расписался вверху на первой странице, приговаривая: «Это вам для прокурора». Закрыл корочки и спокойно вернул доклад Огаркову:
— Вы опоздали. Решение уже состоялось.
— Дмитрий Федорович, — начал Огарков, — но Генштабу ничего по этому поводу не известно. Ведь наши действия в мире могут быть расценены как экспансия.
— Еще раз вам говорю, что решение о вводе состоялось. Поэтому вам надо не обсуждать действия Политбюро, а их выполнять, — уже нервно добавил министр и дал понять, что разговор окончен. Мы вышли из его кабинета. Сергей Федорович остался в приемной министра, затеяв разговор с помощником Устинова, а мы молча двинулись к себе.